Танковые рейды

— Может быть, следовало за счет других направлений фронта сосредоточить именно здесь достаточное количество крупной артиллерии, танков, авиации? — спросил бригадный комиссар.

— И уж, во всяком случае, — подхватили мы со Скирдо, — вести наступление, имея вторые эшелоны…

— Правильно, — поддержал нас бригадный комиссар, — вторые эшелоны, готовые поддержать и развить успех…

— А не вытягивать части ниточкой…

— Потому что, где тонко, там и рвется! — одобрительно рассмеялся наш гость.

Когда мы проводили бригадного комиссара, М. П. Скирдо восхищенно сказал:

— Вот это политработник, а?

— Да, — согласился я, — а еще говорит: я, дескать, не кадровый военный…

…На миусском направлении весной 42-го мы понесли большие потери и вынуждены были вернуться на исходные позиции.

Мне трудно сейчас вспомнить, какова была хронология: Цыганова раньше сняли или раньше прочел я в «Правде» — где уж там было посмотреть на сцене — пьесу Александра Корнейчука «Фронт». Только, когда читал, не мог избавиться от мысли: не с Цыганова ли списывал своего Горлова драматург?

Ведь вот тоже заслуженный, боевой генерал, а воюет так, словно и не минуло два с лишком десятилетия — и каких десятилетия! — после Гражданской войны.

И так мне захотелось тогда повидать этого писателя, пожать ему от всего сердца руку. Тем более ведь незадолго до этого мы с ним познакомились лично.

До сих пор храню свою записную книжку тех лет, куда с огромным удовлетворением занес слова из «Правды», которая писала тогда, что опубликование этой пьесы является «признаком величайшей силы и жизненности Красной Армии, нашего государства, ибо только армия, уверенно смотрящая в будущее, уверенная в победе, может столь прямо и резко вскрывать собственные недостатки, чтобы быстро ликвидировать их».

Тяжелыми были сорок первый и начало сорок второго для нашей Родины. Но они были и временем первой большой победы — победы под Москвой. Мне не довелось принимать непосредственного участия в боях на рубежах столицы, но все мы, солдаты Отчизны, где бы мы ни находились в это время, почувствовали, что блицкриг — это миф, что развеять его выпала честь нам и что хотя до окончательной победы еще дорога в сотни и тысячи километров, но мы шагаем по ней, по этой дороге. И, успешно сдав нелегкий экзамен, мы способны освоить еще немалую науку и дойти до Победы.

Глава третья «Внимание, танки!»

Весна на юге ранняя. Но буйное цветение не радует на этот раз — кончается весенняя распутица, подсыхает почва, открываются дороги, а немцы с новым летом связывают надежды на разгром Советских Вооруженных Сил. Это ясно, и потому мы напряженно ждем новых боев, сражений не на жизнь, а на смерть.

20 апреля 1942 года — как сейчас помню это весеннее, ясное и исполненное тревожных ожиданий утро — я срочно был вызван в штаб корпуса.

Генерал А. З. Акименко уже ждал меня.

— Ага, явился, значит. Что полк, в порядке?

— В порядке, товарищ генерал.

— Видишь, какое дело, Бабаджанян… Ну, в общем, сдай сегодня же полк заместителю.

Я молчал в полной растерянности: как будто бы за мной нет серьезных грехов…

— Что смотришь на меня так, словно убил я тебя? Не волнуйся, жив ты. Направляем тебя на учебу…

— Сейчас, в такой момент, на учебу?

— Да, на учебу. В Академию Генерального штаба! — торжественно провозгласил Акименко. — Все, что ты можешь сказать, наперед знаю… Если б меня коснулось, также возражал бы. Но не тебе же растолковывать, что для победы над врагом нам нужны командиры отличной подготовки… Да и потом, — голос генерала обрел привычную властность, — приказ есть приказ…

Да, приказ есть приказ, его надо выполнять. С тяжелым камнем на сердце попрощался я с командирами, политработниками и солдатами полка и отправился с фронта в далекую дорогу, в Ташкент, как было указано в предписании.

В Ташкенте Академии Генштаба не оказалось. Здесь находилась Академия имени Фрунзе.

Ничего другого не оставалось — явился к начальнику этой академии генерал-лейтенанту Н. А. Веревкину-Рахальскому.

— Что поделать, — сказал Николай Андреевич, — какой-то писарь недоглядел. И придется тебе, пока запросим Москву, оставаться в нашем распоряжении.

Через десять дней опять стою перед Н. А. Веревкиным-Рахальским.

— Пока ничего… Потерпи…

— Товарищ генерал, разрешите мне самому выехать в управление кадров НКО для получения направления на фронт.

— Хочешь, чтоб начальника академии объявили пропагандистом партизанщины? Нет, придется ждать приказа.

Про себя ругаю всех: генерала Акименко, пославшего меня в разгар боев в Ташкент, штабистов, которые не знают, куда какую академию эвакуировали, кадровиков, которым наплевать на какого-то там Бабаджаняна…

В Крыму и на Украине, у Харькова, идут кровопролитные сражения. В начале июля наши войска вынуждены были оставить Севастополь, немцы остервенело рвались на Воронеж, военное положение объявили в Сталинградской области.

Самому уехать? Но как — документы в канцелярии у Веревкина-Рахальского, угодишь в дезертиры.

Как всегда бывает, вызов пришел, когда я уже окончательно отчаялся.