Танцовщик

Теперь уж он наверняка прилетел! Ночью, в Ленинград, самолет на Уфу вылетает только ранним утром, придется ему сидеть там. Мы ждали звонка, его не было. Илья то и дело поднимал трубку, чтобы проверить, есть ли сигнал, смогут ли нас соединить. А я была уверена — Рудик позвонит, когда трубка будет в руке Ильи. Заснуть не смогла. Мама выглядит возбужденной, может быть, она и понимает, что происходит. Конечно, если бы я ей не сказала, было бы хуже. Если бы только она могла говорить. Какая жестокая судьба. У нас столько вопросов. Прилетел ли он в одиночку? Много ли наслушался гадостей о себе? Сохранились ли у него в Ленинграде знакомые? Получил ли он разрешение погулять по городу? Писали ли в газетах о его приезде? У меня на руке появилась сыпь, похожая на мамины лишаи. Теперь я испытываю такой страх, что мне его и сравнить-то не с чем, даже успех моего обеда меня больше не волнует. Илья покончил с последним ремонтом, нашел где-то кумыс, у нас будет что выпить.

Ночь и утро 12–13 ноября

Ночь медленно переходила в день. Показалось серое небо, в окна лупил ветер. Снег налепился на ветровое стекло машины, которую нам выделили для поездки в аэропорт. Зайти в нашу квартиру шофер отказался, Илья отнес ему чашку горячего чая. В благодарность шофер почистил стекло «дворниками». Лицо у него было красное, гладко выбритое, суровое. (Он подозрительно походил на того, кто управлял машиной «Школы вождения».) Нурия волновалась из-за своих обгрызенных ногтей. Я разрешила ей немного подкрасить губы, иначе она могла закатить истерику. Мы влезли в пальто. Мама наши приготовления проспала, пришла Миляуша, чтобы присматривать за ней. Я смотрела на маму и гадала, есть ли у нее хоть какая-то мысль о том, что возвращается ее сын, проживший за границей больше лет, чем ему было, когда он нас покинул. Стоит Рудику сделать один неверный шаг, они наверняка бросят его в тюрьму, и он проведет там семь лет.

13 ноября

Я купила прекрасные розы, но ко времени нашего приезда в аэропорт они поникли от холода. Все равно что держать в руке деньги и смотреть, как они обесцениваются. Нас отвели в комнату ожидания, маленькую, серую, с тремя стульями, окном, столом и серебряной пепельницей. Там нас дожидались трое чиновников. Под их жесткими взглядами розы поникли еще сильнее. А меня вдруг затопила уверенность, что я не обязана просить прощения ни за что из сделанного в прошлом Рудиком — ведь не я же это сделала. Я гневно уставилась на них, и они вроде как смягчились. Даже сигарету Илье предложили. Небо расчистилось, мы увидели птичий косяк и приняли его за самолет. Я так занервничала, что у меня желудок свело. Косяк разделился на две стаи — одна полетела на юг, другая на север. А несколько мгновений спустя показался самолет. Накренился и исчез из виду на посадочной полосе. Нас отвели из комнаты ожидания в зал для прибывающих. Там вдоль стены стояла охрана, двадцать человек с автоматами. Нурия прошептала: «Дядя Рудик».

восемь тридцать