Танцовщица Гора

Что интересно, я действительно не возражала против всех этих мер предосторожности, ни против разных странностей связанных с этим разом, если они были, ни к тем, что могли бы быть более обычными или стандартными мерами, несмотря на всю ту суровость и строгость, жестокость и ужасность, которым я при этом подвергалась. Хотя сама себе я старалась в этом не признаваться, но, если отбросить ложь и отговорки, меня возбуждала мысль, что я стояла на коленях в ошейнике и с клеймом на ноге. Я была возбуждена тем, что по желанию мужчин, я была раздета, что они мне заткнули рот кляпом, упрятали под капюшон, заковали в кандалы, и приковали за шею к рабскому каравану. Я чувствовала удовлетворение от того, что они взяли мою судьбу в свои руки, и, пожелав сделать меня своей рабыней, сделали это. Я не смогла бы найти слов, чтобы передать степени охватившего меня возбуждения от того, что теперь была абсолютно и категорично поставлена на свое законное место, предназначенное мне природой, под бескомпромиссное владычество мужчин. Это было именно тем, чему я страстно желала посвятить всю свою жизнь. Думаю, именно по этой причине, я так презирала мужчин Земли. Они позволили лишить себя этого неотъемлемого права их мужественности. Они не захотели проследить, чтобы я был поставлена и удержана на моем законном месте в природе. На том месте, занять которое мне подсказывало мое собственное сердце. Я чувствовала, что моя красота должна была принадлежать им, если только они были достаточно сильны, чтобы взять ее, и бросить ее к своим ногам, туда, где ей надлежало быть. Я сама хотела встать перед ними на колени, и с любовью и поклонением, отдать им свое полное повиновение. Что я могла поделать, если они не оказались достаточно сильны для этого? Что я могла поделать с собой в такой ситуации? Образовавшаяся в результате неисполненных желаний мучительная пустота и одиночество, почти поглотившие меня вдруг заполнились презрением к ним, ненавистью и страданием. И тогда я, к моему искреннему изумлению, обнаружила себя перенесенной на эту планету. Здесь мужчины не страдали такой слабостью. Здесь я оказалась со всей моей беспомощной женственностью, был ли я довольна этим или нет, желал ли я того или нет, у ног настоящих владельцев. Нет, я не возражала против ошейников и клейм. Они лишь подчеркивали мою женственность. Я не возражал против желания мужчин и их цепей. Это не давало мне забыть, что я была их собственностью. Я не возражал против того, чтобы меня держали в неведении, поскольку это было их желанием, и давало мне новые доказательства того, что я была всего лишь их рабыней, их домашним животным, поскольку я сама хотела быть этим, и перед такими мужчинами, столь великолепными и могущественным, просто не могла быть ничем иным. Мы же, на Земле, не делимся нашими желаниями с собаками или автомобилям, не так ли? Кроме того, хотя я и не хотела бы почувствовать на себе их плети, и ужасно боялась этого, на осознание того, что я была объектом наказаний, и что эти мужчины, такие мужчины, были готовы не задумываясь использовать свою плеть на мне, и, более того, действительно делали это, стоило мне вызвать у них малейшее неудовольствие, было глубоко волнующим меня моментом, не оставлявшим для меня сомнений в их полной власти надо мной.

Я стояла на коленях, опираясь ягодицами на пятки, и немного покачивалась в такт движению фургона. Цепь, соединявшая ошейник на моем горле с ошейником девушки справа от меня слегка позвякивала. Я не была убеждена на все сто процентов, все же капюшон здорово скрадывал ощущения, но мне показалось, что в воздухе присутствовал запах моря. Этакая едва уловимая смесь морской соли и гниющих водорослей. Судя по моим ощущениям, к тому моменту, как я это зпметила, мы уже провели в фургоне около часа.

Звук изменился. Похоже, что колеса повозки были окованы железом, и теперь судя по скрежету и вибрации платформы, мы двигались по дороге вымощенной булыжником.