Танцовщица “Веселой Мельницы”

Жан Шабо смотрел официанту в глаза. Он тяжело дышал. Но Виктор опустил веки и сказал с вкрадчивым видом:

— Я не хотел бы вредить этим молодым людям, которые всегда были очень милы со мной. Но я полагаю, что должен говорить правду, не так ли?

— Отвечайте, да или нет!

— Ну, да!.. Он держал портсигар в руках… Я даже чуть не посоветовал ему быть поосторожнее…

— Что он говорит! — возмутился Жан. — Это уж слишком! И вам не стыдно, Виктор?.. Послушайте, месье комиссар…

— Молчать! Теперь скажите мне, что вы думаете о материальном положении этих молодых людей.

И Виктор, смущенный, начал вздыхать, как бы с сожалением:

— Конечно, они всегда были мне должны… и не только деньги по счетам… Иногда занимали у меня небольшие суммы…

— Какое впечатление произвел на вас Графопулос?

— Богатый иностранец, проездом в городе. Это самые лучшие клиенты. Он сразу заказал шампанское, не спросив цену. Дал мне на чай пятьдесят франков…

— И вы заметили, что у него в бумажнике было несколько тысячефранковых ассигнаций…

— Да… Бумажник был здорово набит… Особенно французскими деньгами… Бельгийских у него не было…

— Это все, что вы заметили?

— Галстук у него был заколот булавкой с прекрасным бриллиантом.

— В какой момент он ушел?

— Вскоре после Адели, а ее сопровождал другой клиент, толстяк, который пил только пиво и дал мне двадцать су на чай. Француз! Он курил обычный трубочный табак.

— И вы остались одни с хозяином?

— Мы только потушили лампы и заперли дверь.

— И пошли прямо домой?

— Как всегда! Месье Женаро дошел со мной до улицы От-Совеньер, где он живет.

— А утром, принимаясь за работу, вы не заметили никакого беспорядка в зале?

— Никакого… Крови нигде не было… Уборщицы были на месте, и я наблюдал за ними.

Женаро слушал с рассеянным видом, как будто это его совершенно не касалось. Комиссар обратился к нему:

— Правда ли, что вы всегда оставляете вечернюю выручку в выдвижном ящике кассы?

— Кто вам это сказал?

— Не важно! Отвечайте на вопрос.

— Я уношу деньги с собой, кроме мелочи.

— То есть?

— В среднем франков на пятьдесят мелкими монетами — их я оставляю в ящике.

— Это неправда! — буквально завыл Жан Шабо. — Десять, двадцать раз я видел, как он выходил, оставив…

Женаро изумился:

— Как? Это он утверждает, что…

Вид у него был искренне удивленный. Он повернулся к молодой женщине.

— Да вот Адель вам скажет.

— Конечно!

— Вот чего я не понимаю: как эти молодые люди могут утверждать, что они видели труп в зале. Графопулос ушел раньше меня. Он не мог вернуться. Преступление было совершено не в кабачке, не знаю где…

Жаль, что мне приходится говорить так категорически.

Это ведь тоже клиенты… И мне они были даже симпатичны… Лучшее доказательство то, что я отпускал им в кредит. Но правда есть правда, и дело достаточно серьезное, чтобы…

— Благодарю вас!

Женаро с минуту колебался. Затем спросил:

— Мне можно идти?

— Да, и вам, и вашему официанту! Если вы мне еще Понадобитесь, я дам вам знать.

— Полагаю, мое заведение может работать?

— Сколько угодно!

Адель спросила:

— А я?

— Идите домой!

— Я свободна?

Комиссар не ответил. Он был озабочен. Беспрестанно поглаживал свою трубку. Когда три человека вышли, в зале стало пусто.

Остались только комиссар, Жан, Шабо и его отец.

И все молчали.

Первым заговорил месье Шабо. Он долго колебался.

Наконец, откашлявшись, начал:

— Простите… Но неужели вы в самом деле думаете?..

— Что? — ворчливо отозвался комиссар.

— Не знаю… Мне кажется…

И он жестом пытался дополнить свою неясную мысль.

Этот неопределенный жест означал: «…Мне кажется, что во всем этом есть нечто не очень понятное, не очень ясное… Что-то двусмысленное…»

Жан встал. У него появилась какая-то энергия. Он осмелился взглянуть на отца.

— Все они лгут! — четко произнес он. — В этом я клянусь! Вы верите мне, месье комиссар?

Ответа не последовало.

— Ты веришь мне, отец?

Месье Шабо сначала отвернулся. Потом пробормотал:

— Сам не знаю…

И наконец, обратившись к своему здравому смыслу, добавил:

— Кого следовало бы разыскать, так это того француза, о котором они говорят.

Комиссар, вероятно, не знал, на что решиться, потому что он в бешенстве ходил по залу большими шагами.

— Во всяком случае, Дельфос исчез! — ворчал он, скорее обращаясь к самому себе, чем к своим собеседникам.

Он снова стал ходить и, помолчав, продолжал:

— И два свидетеля утверждают, что у него был золотой портсигар!

Он все ходил, развивая свою мысль:

— И вы оба были в подвале!.. И в эту ночь вы пытались бросить в унитаз стофранковые ассигнации… И…

Он остановился, посмотрел на одного, потом на другого.

— И даже шоколадник не признает, что у него украли деньги!

Он вышел, оставив их наедине. Но они этим не воспользовались. Когда он вернулся, отец и сын оставались на прежних местах, в пяти метрах друг от друга, каждый замкнувшись в мрачном молчании.

— Что ж поделать! Я сейчас позвонил следователю!

Отныне он будет руководить следствием! Он и слушать не хочет о том, чтобы вас временно выпустили на свободу. Если вы хотите о чем-либо попросить, обратитесь к следователю де Конненку.

— Франсуа?

— Кажется, так его зовут.

И отец тихо, стесняясь прошептал:

— Мы вместе учились в коллеже.