Танцуя с тигром

– Пепел, – фыркнул он. – Глупая романтическая идея, которую она записала в своем дневнике, а теперь ты пытаешься склонить меня к этому. – Он подался вперед, глаза его блестели. – Твоей мамы больше нет. Что бы я ни сделал, это не вернет мне ее. Но эта посмертная маска может дать жизнь «Коллекции Рэмси».

Анна схватила ноутбук и бросилась в кухню. Google. Она ударила по клавиатуре.

– Давай-давай! – крикнул ей вслед отец. – Ты не веришь мне. Поищи. Прочитай историю. В «Кодексе Мендоса»[38] есть абсолютно идентичное описание. Змеи, венчающие лоб, наросты. Бирюза и нефрит ценились дороже золота, потому что зеленые камни оберегали их владельца в преисподней. Sitio[39] выбрано идеально. В окрестностях Теночтитлана, в километре на север от Великого Храма, Монтесума мог быть тайно похоронен. Весь Мехико – сплошное кладбище. Мексиканское правительство понятия не имеет, что творится под землей. Возможно, следует раскопать целый город, но на это нет денег. Кого ты предпочитаешь? Живых или мертвых? Настоящее или прошлое? Ты читаешь?

– Читаю.

– Открой Британский музей. У них самая большая коллекция мозаик…

– Я уже там.

Анна собрала волосы в конский хвост.

– Монтесума Второй умер в 1520 году. Его то ли убили испанцы, то ли забили камнями собственные подданные за попытку задобрить Кортеса. Его смерть была неожиданной. Ему было пятьдесят три года. Тело бросили в реку. Никаких упоминаний о маске. Нет, подожди, его слуги вытащили тело и кремировали его… В те времена было принято проводить погребение вместе с посмертной маской, чтобы умерший безопасно отправился в загробный мир, однако никто никогда не находил масок, принадлежавших императору. Коллекционеры искали их на протяжении долгих столетий… Бла-бла-бла. Священный Грааль. О, пожалуйста. Подобное сокровище, будь оно найдено, было бы бесценным.

Анна посмотрела на холодильник. Он был пуст, но, не зная об этом, нельзя было бы предположить, что в нем ничего нет. Внешне он не отличался от полного.

– И сколько сейчас стоит «бесценно»? Какова цена мексиканского Тутанхамона?

Отец закашлялся и что-то сплюнул. Он часто это делал. И дела становились хуже.

– Грубое сравнение. На самом деле я не знаю. Шесть миллионов. Это число вслепую. Но точно не меньше. Я отдал бы тебе эти деньги. Ты была бы свободной. Твои дети ни в чем не нуждались бы.

Анне не было дела до детей. Она думала о Дэвиде. В голове зарождалось подлое, низменное желание.

Отец словно прочел ее мысли.

– Мне хочется увидеть лицо Дэвида на следующем заседании экспертной комиссии, когда он узнает эту новость, – сказал он. – Не думаю, что он высоко ценит то, что мы делаем.

Анна тоже с удовольствием посмотрела бы на это лицо.

Отец снова закашлялся. Он был не в состоянии путешествовать. У него были больные колени. Его испанский всегда оставлял желать лучшего. Он с трудом насыпал зерно в кормушку для птиц и оплачивал счета. Он был слабым человеком с великой страстью или великим человеком со слабой страстью. Она должна была простить его. Она пыталась.

– Это последняя маска. – Его голос почти не долетал до нее. – Последняя маска, которая спасет все остальные. Твоя мама достойна этого.

– Подожди еще минуту. Я не дочитала.

Но она не читала. Она на цыпочках прокралась в спальню отца. На прикроватной тумбе она нашла банковский конверт, в котором похрустывала пачка банкнот. Она положила ее в карман, взяла с полки урну с прахом матери, а из шкафа ее дневник. Урной служила мексиканская talavera[40], расписанная синей и белой глазурью и закрытая пробкой. Анна забрала урну, дневник и конверт на кухню и положила их на обеденный стол. Что дальше?

Отец все еще говорил, и его речь подкупала, голос был почти кающимся:

– Я не буду ничего делать, если ты действительно против. Я не хочу бороться из-за этого. Скажи мне, что ты думаешь. Я доверяю твоему мнению.

Это было больно. Больно, потому что он имел в виду именно то, что сказал. Сейчас он полагался на ее суждение. Этот естественный переход к искренности должен был бы порадовать Анну, но вместо этого она вдруг ощутила странное одиночество. Она подошла к рукомойнику и налила себе стакан воды. Глаза были сухими. Живот болел. В этом рукомойнике ее мама мыла посуду. Она надевала резиновые перчатки. Она подпирала семена авокадо зубочистками и ждала, когда они пустят корни.

– Папа, а где твои маски?

– В подвале. Метрополитен привез их обратно. Двадцать два ящика.

Она услышала боль в его голосе. Отец стал очень сильным после того, как бросил пить, но сколько разочарований он мог вынести?

Анна надавила на переносицу. Ей хотелось быть счастливой женщиной, которая может обрести и любовь, и сокровища, но на улице был февраль, листья с деревьев облетели, а отец хотел вернуться в Мехико, где умерла ее мать, и, возможно, собирался тоже покинуть этот мир именно там. Он любил ее, но полагал, что изучение мексиканского искусства – его высшая цель и призвание, и, вероятно, так оно и было. Анне, слишком взрослой, чтобы играть ребенка, который хочет внимания, было сложно спорить с этим чувством внутренней пустоты.