Танцующая на гребне волны

– Значит, ты умнее меня. – Я подошла ближе и взяла его искалеченные руки в свои. На ощупь они оказались прохладнее, чем я думала – как будто шрамы могли хранить жар тридцатилетней давности. – Спасибо, – сказала я, глядя в его карие глаза, такие же, как мои. – Ты спас мне жизнь.

Он пожал плечами, все еще улыбаясь:

– Нет. Я просто вытащил тебя из дома. Самое трудное сделали твои папа и мама.

– Нет, Джимми. Они поступили дурно.

Он пристально на меня посмотрел, и я вспомнила, как однажды подумала, что он намного умнее, чем некоторые считают. Я съежилась под его наблюдательным взглядом, стараясь не слышать правды в его словах.

– Я убежал. Боялся, что попаду в тюрьму, хотя твой папа сказал, что этого не случится. Но я знал, что в тюрьме полно таких людей, как мой папа, и это было все, о чем я мог думать.

Он прищурился на солнце.

– Видишь эти увядшие цветы возле ограды? – Он повел головой в сторону отделенной от леса полоски земли. – Я посадил там весной туберозы, и выросла только одна. И потому, что ее единственную полностью освещало солнце. Не думаю, что я поступил неправильно, посадив остальные в полутени. Потому что не сделай я этого, я бы не нашел для них потом самое лучшее место.

Я нахмурилась, подумав, не ошибаюсь ли я на его счет, понял ли он в самом деле, что я говорю.

– Если бы мой папа не рассказал начальству, что случилось, мы могли бы быть вместе. Мы бы вместе росли.

Он подошел к клумбе с петуниями и начал вырывать их с корнями, добавляя их к уже образовавшейся куче.

– Сначала я не знал, кто такая Глория, когда она пришла взглянуть на могилы. Я не видел ее в ночь пожара, так что не знал, что она твоя мама. Но я помнил ее с того времени, когда мы учились с Джошуа в одном классе, и она заходила посмотреть мамин сад. Она мне понравилась. Мне нравилось, как она слушала маму, как будто мама могла сказать ей что-то важное. Это было забавно, потому что она сказала, что никогда не разводила сад и хочет, чтобы ей помогли выращивать глицинию. Мама сказала, что нужно иметь терпение и выращивать то, что нравится. И чтоб ошибаться она не боялась, потому что ошибки – это способ чему-нибудь научиться. Как у меня с туберозами. – Он помолчал. – Я понял, что она твоя мама, когда она принесла мне посадить страстоцвет.

Джимми снова сосредоточился на петуниях, и я присела с ним рядом, подавляя свое раздражение.

– Но ты говоришь что-то не то, Джимми. Какое это имеет отношение к тому, что мои родители украли меня и лгали мне все эти годы? Тебе это безразлично? Ты вообще в своем уме?

Не поднимая глаз, он продолжал дергать петунии.

– Мне небезразлично, что мамы и Буера нет здесь со мной… Да, твои родители тебе лгали… Но, может быть, потому, что не хотели ранить тебя правдой? Это огромная ужасная вещь. И может быть, ты не была готова услышать ее до сих пор. Даже ребенком ты не любила, когда правда оказывалась не такой, какую ты бы хотела. Ты ломала игрушку и ожидала, что она будет в порядке, если ты захочешь. – Он присел на пятки и поднял на меня глаза. – Мне кажется, тебе и мне все равно повезло.

Я встала на колени и, ища выход своему раздражению, начала вырывать петунии из земли.

– Еще меньше суток, как я узнала, что ты мой брат, и мы уже с тобой ссоримся.

Он усмехнулся:

– И это здорово, а?

Несмотря на свои противоречивые эмоции, я не могла удержаться от улыбки.

– Нормально.

Выражение его лица стало задумчивым.

– Ты считаешь, у твоих родителей будут неприятности, если кто-нибудь об этом узнает?

Я хотела сказать, что это мне безразлично, но я знала, что это неправда.

– Я не знаю.

– Тогда я думаю, нам лучше никому ничего не говорить без необходимости. Плохой человек умер. Второй раз его уже не убьешь.

Я перестала вырывать цветы, вспомнив, что он сказал раньше. «Тогда ты узнаешь, что ты хочешь вырастить, а что выполоть». Мне не хотелось бы это признать, но он был прав. Он пострадал больше меня, и все же он понимал, чего было важно держаться – а что выполоть. Моя семья утаила от меня нечто важное, но они подарили мне прекрасную жизнь, и больше любви, чем хватило бы на целую жизнь.

Я долго смотрела на своего брата, а потом так крепко его обняла, что, стоя на коленях, он еле удержался, чтобы не упасть.

– Я думаю, ты самый умный человек, какого я когда-либо встречала.

– Шш-ш. Только никому не говори, ладно?

Усмехнувшись, он погладил меня по спине теми же руками, на которых он вынес меня из горящего дома и передал в объятья семьи, которая любила и лелеяла меня, не думая о том, откуда я у них появилась.

Вернувшись домой, я почти ожидала увидеть перед домом машину матери. Несмотря на то что я сказала, ни Глория, ни Мими никогда не уступали без борьбы, и я знала – они не уедут к себе в Антиох, не повидавшись со мной. Поскольку Мими не звонила, я поняла: они дали мне время.

Я пыталась решить, позвонить ли мне первой или явиться к ним без звонка, и тут увидела на кухонном столе ежедневник Адриенны, где я оставила его накануне, когда мать повела меня в детскую.