Танцующая на гребне волны

Однако ощущение у меня в горле было вполне реальное, печаль и беспомощность, и мне хотелось прогнать его.

– Перестань! – закричала я и снова стала собой прежней, образ мужчины исчез. Остался лишь запах дыма, проникший из прошлого, о существовании которого мне не было известно.

Я хотела лечь, заснуть, стереть из памяти все, что я видела. Но я знала, что эти образы будут преследовать меня и во сне, что они и делали каждую ночь после сеанса гипноза. Я видела их в подсознании как старый черно-белый беззвучный фильм, но, когда просыпалась, я помнила их и слова, которых я никогда не произносила и не слышала.

Во сне я узнавала этот дом, пристань, пляж, который не вызывал у меня ужаса, но влек к себе, как святилище. Ничто из этого не имело отношения к старым сросшимся переломам и моей боязни воды, и я просыпалась в раздражении, не в силах рассказать что-то Мэтью – настолько все было запутано у меня в голове. Как я могла что-то объяснить ему, когда сама не могла ничего понять? Главным образом, мне не хотелось дать ему повод снова подвергнуть меня гипнозу. Мне было страшно – что еще я могу увидеть?

Я хотела еще раз постучать по стене, но уткнулась взглядом в свое родимое пятно у основания большого пальца, словно я никогда его раньше не видела. В голове у меня раздались какие-то звуки, словно жужжание насекомого, и тут же умолкли. Я опять начала обстукивать стену, даже под стулом, прислушиваясь к глухому звуку, который бы свидетельствовал о наличии внутри тайника.

Я обошла почти всю комнату, забыв про кастрюлю на кухне. Взглянув на часы, я увидела, что время до возвращения Мэтью у меня еще есть, и выключила горелку, закрыв кастрюлю крышкой, чтобы вода быстрее закипела, когда я снова ее зажгу.

И снова углубилась в поиски. Взгляд задержался на рисунке дома, висевшем между двумя окнами в гостиной. Я вспомнила другой рисунок, обнаруженный мною под рамой, вспомнила о женщине на берегу и тексте песни… Зачем Адриенна спрятала их там? Мне ужасно захотелось снова увидеть изображение женщины. Я остановилась, припоминая, куда положила квитанцию из мастерской, где они были отданы в окантовку.

Я осмотрела гостиную, надеясь, что что-то подстегнет мою память. Открыла ящики маленького комода, порылась в журналах на кофейном столике перед софой. И уже собралась уходить на поиски сумки, куда я, наверное, сунула квитанцию, как взгляд мой упал на музыкальную шкатулку на шкафчике. Я готова была дать голову на отсечение, что не я поставила ее туда, скорее всего, это сделали приходившие убираться люди.

Взяв шкатулку, чтобы вернуть ее на маленький комод, я почувствовала, как что-то твердое ударилось внутри о крышку. Я осторожно открыла шкатулку. На стекле, закрывавшем механизм, лежал старинный железный ключ, походивший на все остальные ключи в доме.

Я долго смотрела на него, прежде чем достать его из шкатулки. Металл холодил мне ладонь. Дрожащей рукой я поставила шкатулку на место и вернулась в холл. Стоя у подножия лестницы, я взглянула вверх, размышляя, стоит ли мне карабкаться, чтобы убедиться, подходит ли ключ к двери, ведущей на чердак. Потому что я знала, что он подходит.

Шуршание автомобильных шин заставило меня обернуться. Стараясь унять дрожь в руках, я пошла к двери, соображая, как бы мне упомянуть ключ, который вовсе не был потерян, но нарочно убран в такое место, куда я вряд ли могла заглянуть.

Шаги приближались, и я открыла дверь.

Мама… Мими…

Я не поверила своим глазам! Мать шла впереди, ибо теперь, когда Мими стала старше и двигалась медленно, Глория наконец получила возможность опережать ее. Обе они шли медленно, как будто перед этим долго сидели. Может быть, от облегчения, что это не Мэтью, я бросилась – насколько мне позволяла походка – в объятья матери, удивив нас обеих. Она не обняла меня на прощание, когда я навсегда уезжала из Антиоха, и хотя физические проявления привязанности не были в ее духе, этого было достаточно, чтобы я стосковалась по ее ласке, как небо тоскует по звездам.

От нее пахло садом, согретой солнцем землей и зеленью. Пахло домом… покоем… Успокаивающий аромат стирального порошка, которому она не изменяла всю жизнь, создавал это ощущение. Ее руки, сначала почти неохотно, обхватили мои плечи и крепко их сжали и тут же резко опустились, как будто я была стеклянная и могла разбиться. Или ускользнуть от нее. Так было между нами всю жизнь.

Я повернулась к Мими – та в этот момент как раз поравнялась с нами. Она показалась мне похудевшей. Она прижала меня к своей костлявой груди, и от нее пахло только любовью. Она отстранила меня от себя, всматриваясь в мое лицо.

– Беременность тебе идет, Ава. Я никогда еще не видела тебя такой красивой. Правда, Глория?

Поджав губы, мать кивнула. Но я знала, что она не просто скупится на слова. Глаза у нее стали влажными, и она скорее была бы готова показаться на людях в заправленной в колготки юбке, чем чтобы ее застали в слезах.

Я снова повернулась к Мими:

– Что вы здесь делаете? Я не ждала вас раньше Рождества.

Мими уже пошагала к крыльцу, мать за ней.