Танцующая на ветру

Мы попрощались с новой знакомой, я искренне пожелала ей похудеть и тоже дала свой номер. Алевтина жила в трехстах километрах от нашего города, при желании можно было съездить к ней в гости. Не знаю, продолжаются ли такие знакомства. Я решила, что обязательно сама ей напишу.

Я последний раз проверила сообщения – нет, Андрей не писал. Я нашла в Интернете театральную афишу. Спектакль, в котором Ростовцев играл графа, шел раз в месяц, и был… вчера. А сегодня шел спектакль по пьесе Горького, в которой он играл в паре с другим актером. Только старик Ростовцев – народный, а второй актер – заслуженный.

Я решила – раз так все складывается, то я пойду на спектакль. Но мне нужно привести себя в порядок, хотя бы причесаться. Внутри я нормально одета – не празднично, не по-театральному, обычно, но у меня чистая блузка, сверху нормальный, не вытянутый свитер и черные джинсы. Рваную куртку я оставлю в гардеробе. Если Ростовцев сегодня будет играть – это хороший знак. Я так и загадаю. «Загад не бывает богат» – откуда-то знаю я эту поговорку, может быть, так говорила мама. Но я все равно часто загадываю. Почти ничего не сбывается, правда, из загаданного. Потому что я только сегодня несколько раз загадывала: если мне удастся поймать машину – я найду Любу. Если я не заблужусь в метро – я найду Любу. Если аспирин поможет – приедет Андрей. Наверно, я просто очень глупо загадывала. Глупо поехала в Москву, глупо ждала Андрея… Все глупо…

Я резко остановила самоедство. У меня и так нет сил. А от самовоспитания еще хуже становится.

До вечера у меня еще было время. Мне надо было узнать, как купить билет с помощью этой карточки. Я стала искать в Интернете ответ и увидела сообщение на мониторе своего телефона: «Я не могу приехать».

Больше Андрей ничего не написал. Я поняла, что ему, скорей всего, запретила Анна Михайловна. И правда, через несколько минут она мне позвонила (взрослые как-то не доверяют, наверное, запискам в телефоне, предпочитают звонить).

– Руся… Я ведь тебе уже сказала: Андрей поступил учиться в такое место, куда берут не всех. Мягко говоря – не всех! Он не может сейчас отвлекаться на посторонние вещи. Зачем ты его зовешь к себе?

– Я не зову… – растерялась я. – Я…

– Помолчи, пожалуйста. Я понимаю, что ты уже взрослая, самостоятельная девушка. У тебя своя жизнь. А он еще – мальчик. Понимаешь, что я имею в виду? Не надо его отвлекать, звать куда-то, забивать ему голову. Вообще забудь его номер, ты слышишь меня?

Я молча нажала отбой. Это слабость и трусость. Ведь можно было, наверное, объяснить… договориться… Я часто пытаюсь решить миром то, что другие сразу идут отвоевывать. Иногда у меня это получается, иногда – нет.

Почему-то было ужасно обидно. Ужасно. Я даже не знала, что я так хотела бы увидеть Андрея. Наверное, все это время он жил в моей душе. Получается, знакомство с ним – самое светлое и приятное, что было у меня за эти годы. Не он – мое чувство – самое светлое и приятное. Какой он, я толком и не знаю. Надеюсь, что именно такой, каким я его вижу.

А вот что видит во мне Анна Михайловна? Почему она так агрессивно против меня? Как странно… У меня и мысли не было делать что-то плохое Андрею… Да и что плохое я могу сделать? Привести его к себе и попросить Лену погулять, как иногда меня просила моя прежняя соседка, когда к ней приходил Ахмет, парень с третьего курса, светлый татарин, на лицо симпатичный, но очень наглый, с липким, бесцеремонным взглядом?

Наверное, у них там что-то происходило, потому что через пять минут пришло сообщение от Андрея.

«Не обижайся».

И еще через пару минут:

«Я напишу. Сама пиши».

Что я могу ему писать? О чем?

Можно ходить неделями, месяцами и быть совершенно самодостаточной. Гулять, читать, учиться, бороться с нищетой, мечтать, строить планы, смотреть на людей, разговаривать с ними… И не быть при этом одинокой. А вот сейчас я чувствовала невероятное одиночество. Неужели одиночество – это когда рядом нет кого-то определенного, которого не заменишь другим? Лучше даже не пытаться, еще больнее будет.

Я допила морс из аптеки, потом выпила горячего чаю в киоске, где продавались невероятно ароматные булочки… Но я сделала над собой усилие и не стала покупать дорогие булки. И так чай стоил столько, сколько я обычно трачу в день на еду. Как-то в Москве все заметно дороже… Раз в пять. Или даже больше…

В билетном киоске женщина подозрительно спросила:

– Это твоя карточка?

Люди не переходят со мной на «вы». Почему? Из-за рваных рукавов? Или из-за моего неуверенного взгляда? В Москве я чувствовала себя совершенно не в своей тарелке.

– Да. Мне ее подарили.

– Ясно… – вздохнула продавщица. – Ладно. Правила знаешь? Покупаешь билеты на всю сумму.

– А какая здесь сумма?

– Сейчас… – Она провела карточкой по специальному считывателю. – Четыре с половиной тысячи.

– Сколько? – ахнула я. – А что можно купить на эти деньги?

– Билет на третий ярус в Большой театр, – улыбнулась киоскерша. – Откуда видимость три процента.

Я окончательно растерялась.

– А еще что?