Танцующая на волнах

Я раздваивался, как это делают тысячи мужчин, и именно этот стиль жизни казался мне идеальным, наполненным величайшим смыслом. Жена и дети были моей семьей, ты же, ласточка, – моей отрадой, моей сладостью, моей отравой, моей любовью, моей жизнью… Я не знаю, помнишь ли ты, как все начиналось, думаю, что нет, потому что в голове твоей был ветер, ты ничего не чувствовала, кроме моих прикосновений, к которым тебе еще только предстояло привыкнуть. Тебе было приятно, что за тобой ухаживает такой взрослый мужчина, который влюблен в тебя, и ты, зная свою власть над ним, пыталась воспитать в себе ответное чувство. Ты улыбалась мне, ты позволяла целовать себя, но я-то знал, что внутри тебя все заморожено, что сердце твое по-детски холодно и беззаботно, что его еще не коснулось это болезненное и сумасшедшее чувство, которое принято называть любовью. Но я, в отличие от тебя, любил и был абсолютно счастлив. Я мог сделать тебя счастливой, а мог и разрушить твою жизнь. Ты спросишь меня, как можно говорить такие вещи? Отвечу: я циник от природы, потому и говорю так. Ведь ты досталась мне совершенным ребенком. Очень красивая девочка хотела поскорее стать взрослой. Для этого тебе потребовалось отойти от тех правил, которые изначально были привиты тебе в твоей семье и которые ты, надо сказать, с удовольствием нарушала. Тебя это возбуждало, наличие у тебя взрослой тайны кружило голову и раскрывало в тебе то, что прежде находилось в зародышевом состоянии. Жить с секретом – вот твое призвание. Тебе было комфортно в твоей двойной жизни. Я раздваивался, играя роль примерного семьянина, тогда как на самом деле горел страстью к тебе, и не было ничего, что могло бы остудить моего желания обладать тобой. Ты же раздваивалась, разыгрывая перед ничего не подозревающей бабушкой прилежную внучку. Мы были плохими актерами, но это являлось нашей общей тайной».

Семен еще раз перечитал напечатанный им на компьютере текст и усмехнулся. Как же много слов в русском языке, как богат он, но почему никто не придумал тех особых слов, что позволили бы ему выразить всю полноту чувств к женщине. Все слова, написанные им сейчас, были недостаточно верными, точными. Затасканные слова «любовь» и «страсть» казались неуместными и какими-то грязноватыми, неловкими, за которые было как будто даже стыдно.