Танцующий на воде

Некоторое время мы сидели как оцепеневшие, не представляя, что делать. София опомнилась первой. Криво улыбнувшись, она выдала:

– Доволен небось, Хай?

– Конечно. Да и ты, судя по давешним твоим словам, радоваться должна.

– Я и радуюсь. Только, знаешь, странно это. Подозрительно. Прежде такого не бывало.

После недолгого раздумья София словно ухватилась за некую теорию.

– Сдается мне, Хайрам, это твоя работа. Не представляю, как ты это сделал, да больше некому.

Я рассмеялся, покачал головой:

– Ну ты и выдумщица! Будто у меня сила есть желаниями белых управлять! Я ж не колдун какой-нибудь!

– Ты не какой-нибудь. Ты весь из себя… такой.

Теперь мы смеялись вместе. Я тронул вожжи, и фаэтон покатил обратно в Локлесс.

– Прости, Хайрам, – заговорила София. – Ты ведь знаешь, я к нему не хочу. Мне бы от него – да на край света. Просто если бы сегодня он меня принял, я бы потом спокойно жила некоторое время. А так – жди, когда у него зачешется, и мчись, едва он велит. Я ж приневолена к нему. Только, Хайрам, с тех пор, как ты вернулся, я себя свободной чувствую. Разумом понимаю, что рабыня, а сердце другое говорит. Это важно, Хайрам. Это чудесно.

София прильнула ко мне, чмокнула в щеку.

– Пускай так будет, пока можно. По крайней мере, свободы впрок напьемся.

Много бы я дал, чтобы вернуть юность, этот предрассветный час моей жизни, когда солнечные лучи, улегшись веером, скользят над землей, не задевая, не освещая ни оврагов, ни колючих зарослей; когда, касаясь одних только возвышений (древесных крон да холмов), лучи эти, пусть недолго, но уверенно, почти безапелляционно, обнадеживают. Сидеть бы снова на козлах, имея в кармане пропуск, обнимая женщину, дороже которой у меня никого не было, и остро ощущать сходство старой Виргинии с декабрем – закатом года. Воображать, что времени вагон и можно не пороть горячку с побегом, а лишь мечтать о нем, ибо длинна дорога из графства Ильм, и не за первым, не за вторым поворотом, а много позже изменит нам двоим счастье.

Наконец мы оторвались друг от друга, и я тронул вожжи. Мы ехали, вспоминая прежнее и прежних – Терстона, Люсилль, Лема, Гаррисона, – как, когда, при каких обстоятельствах Натчез сожрал их всех. Как они уходили – кто-то молча, кто-то с песней, кто-то смеясь, а кто-то почти свернув себе шею, застывши полукорпусом в оглядке на утрачиваемое.

– Что сталось с Питом? – спросил я.

– В Натчез угнали, по мосту этому проклятому. За месяц где-то до возвращенья твоего.

– Не думал, что Хауэлл с ним расстанется. Пит ведь опытный садовник, у него в руках и палка расцветала.

– Кому он нужен, сад, теперь-то? Натчез деньги означает. Почти все проданы, и мы с тобой скоро на Юг отправимся. Вслед за другими. Конец Виргинии. Нам конец.

– Нет, мы уцелеем. Господь нас спасал до сих пор или дьявол – неважно, главное, что мы выжили. Мы с тобой не пропадем, София. Может, нам больше ничего не дано, только это единственное уменье – выживать. У других и того нету.

Зима еще не вступила в свои права, утро было почти осеннее – свежее, в меру морозное, светлое. Дорога пошла вверх, и нам открылась панорама с доминантой Гус-реки, с кубиками Старфолла на противоположном берегу, а поближе к горизонту я разглядел мост – тот самый, пограничный.

– Послушай, София: а вдруг Виргинии конец, а нам – нет?

– Как это?

– Вдруг есть способ вырваться отсюда? Вдруг нас другая судьба ждет?

– Опять мечты твои мальчишеские. Или не помнишь, чем в прошлый раз кончилось?

– Помню я все. Только ты ведь сама сказала: мы вместе. Годами мы молоды, а такого насмотрелись, натерпелись – не на одну жизнь хватит. Потому что в неволе живем. И знаешь что еще? Время над нами не властно. Величие былое на наших глазах в пыль рассыпается. Белые думают: пропадет Виргиния целиком – и с ними, и с нами, цветными, заодно. А вдруг нет? Они пускай пропадают, ну а мы спасемся. Им, белым, за грехи наказание, но мы-то невиноватые. Стало быть, нас эта кара миновать может.

София смотрела прямо перед собой.

– Не прельщай меня, Хайрам. По второму разу я на такое не решусь. Чую: ты чего-то недоговариваешь. Как дозреешь, откроешься мне – с тобой буду. А пока – нет. Одних слов мало – я ведь не сама по себе, дочь у меня. Нельзя мне очертя голову бросаться в неведомое. Вот предъявишь план – тогда пожалуйста. Но не раньше. Сам знаешь, я за свободу для Кэрри любого убью – глазом не моргну.

– Его ты убить не сумеешь.

– Что да, то да. От него только убежать можно. Но не просто так, а чтоб цель была. Чтобы пристанище впереди окошком светило.

* * *

До Локлесса мы к теме не возвращались; мы вообще ехали молча, ибо каждый из нас был погружен в переваривание уже сказанного, в мысли о странном отказе Натаниэля.

Фина сидела почему-то у входа в Муравейник, уронивши в ладони голову, обвязанную тряпицей. Несмотря на холод, Фина не набросила ни шали, ни жакета. И Каролины при ней не было.

Я позвал Фину по имени, и она слабо охнула.

– Что стряслось? – спросила София. – Где Каролина?

– Там, в комнате. Она спит.