Танцуют все

Я одиноко брела в равнодушной толпе измученных жарой москвичей и вновь боялась. Наверное, любой дым — костра, мангала, горящих листьев в парке и просто брошенной сигареты — станет мне напоминанием. Ужаса и безысходности.

И несмотря на тридцать градусов в тени, меня вновь заколотило. Липкий пот, смешиваясь с дымом, покрыл тело; футболка прилипла к спине, очки скользили по носу, словно смазанные маслом. Опять мне чудились шаги, сверлящие взгляды… и пахла я страхом.

Невероятно гадкое ощущение!

В кафе недалеко от Бауманки я заскочила, как в бомбоубежище. Привычная обстановка и знакомые официантки давали эфемерную защиту. Посетители не выглядели опасными, полосатые скатерти заставлены блюдами… и только кафельный пол почему-то скользил, как лед.

Для большинства студентов цены заведения кусались, но в нашей компании народ подобрался состоятельный — москвичей предки кормили, мы с Фоминой удачно в казино горбатились, — и эту точку приватизированного общепита мы давно признали «нашей», собираясь здесь без предварительной договоренности.

Сев за свободный столик, я заказала минералку и салат и приготовилась ждать Сонечку. Поспешность, с которой я сорвалась из дома, давала мне возможность перекусить и отдышаться.

Болгарский салат из овощей и брынзы мне принесли довольно быстро. Я сдобрила его перцем и уксусом, понюхала придирчиво, наколола на вилку помидор и остолбенела.

В кафе уверенной походкой зашел Вадим Константинович.

Без майора Ковалева и второго паренька «оттуда» он сразу заполнил собой все зримое пространство. Моя вселенная сконцентрировалась на крепком мужике в дорогом холщовом костюме, темных очках и бесшумно скользящих бежевых ботинках. Башмаки скользили в мою сторону.

— Приятного аппетита, Надежда Николаевна, — проговорил Вадим Константинович и сел напротив.

Помидор испуганно сорвался с вилки и шлепнулся в тарелку.

— Здрасте, — проблеяла я.

— Кушайте, кушайте, — разрешил Константиныч.

— Спасибо, — я икнула и дрожащей рукой налила в стакан минеральной воды.

— Не ожидали? — любезно оскалился враг, и мне показалось, во рту у него мелькнули лишние ряды зубов. Как у акулы.

— Признаться, да, — я машинально кивнула, медленно приходя в себя.

— Как настроение? — по-моему, он издевался.

— Только что было хорошим, — хмуро отчиталась я.

— Какие-нибудь известия от вашей подруги были? — как бы между прочим поинтересовался мой глубоководный враг. Подобным тоном два дня назад он спрашивал о кассете.

— Не у меня…

— А у кого?

Следуя тактике — подобострастное сотрудничество с органами, — я доложила:

— Алиса приходила к Понятовскому.

— Зачем? — Враг поигрывал солнцезащитными очками и моими нервами.

— Не знаю. Спрыгнула с балкона и убежала.

Некоторое время мы молчали. В стакане газами шипела минеральная вода, вокруг жевали, гремели посудой и что-то обсуждали посетители. Вадим Константинович достал из кармана визитку с единственной надписью — номером сотового телефона — и протянул ее мне.

— Если Алиса появится, передайте ей это. Пусть позвонит, — и очень проникновенно добавил: — Ничего плохого ей не сделают. Обещаю.

Во рту опять мелькнули акульи зубы. Враг был любезен и почти доволен. Он не знал, что я прогулялась до Питера.

Но облегчение от этой мысли длилось недолго. Вставая, Вадим Константинович склонился надо мной и произнес в самое ухо:

— А с Желтухой, это вы здорово придумали, Наденька. Жаль, нельзя вас наказать…

В тоне врага смешались угроза и сожаление столь искреннее, что меня опять икота пробрала.

Вадим Константинович поправил пиджак, под которым мне кобура померещилась, и вышел. Оставив меня в запахе дорогого терпкого одеколона, униженную, раздавленную и уничтоженную осознанием собственной ничтожности.

Давясь, я судорожно выхлебала минералку и тупо уставилась в окно. Только что, совсем недавно, я мысленно аплодировала хитроумной Алиске, оставившей на стене подъезда сообщение, и собиралась не менее хитроумно выспросить у Сонечки, когда данное сообщение появилось…

Теперь же я хотела одного. Забиться под одеяло, прижать к животу любимого мишку, уснуть и проснуться первого сентября.

А дальше — ходить в институт, зубрить и никуда не вмешиваться.

Столь радикальная смена настроений лишила аппетита и понизила шкалу самооценки до уровня городской канализации. «Отстой», — так Алиска называла любое трусливое болото.

К запаху гари, пробившемуся в кафе, добавился ощутимый флер отбросов. «Кто я, человек или тварь дрожащая?!»

Тварь. Осторожная в действиях, аккуратная самка, сберегающая животик для будущего потомства.

Расправив сведенные судорогой лицевые мышцы, я принялась проталкивать в себя болгарский салат. Вкус перца, уксуса и масла перебивала терпкая горечь парфюма врага.

«Желтуха» — это прозвище знали лишь самые близкие. Исключая меня и Алиску, — восемь человек. Друзей и сокурсников.

Кто?

Кто мог сказать, что, ненавидя прозвища, таким образом я передала Алиске сигнал тревоги? Я никогда не называла подругу Фомой и обижалась смертельно, если ко мне обращались не по имени…

Кто? Кто из восьми… семи…