Танцы на снегу

Раздался ропот одобрения. Стремглав, верный помощник мудрой супруги, забарабанил задней лапой по земле в знак полного согласия. Вообще, в колонии не часто решались противоречить Догонике — она была очень крупная зайчиха, с мускулистыми задними ногами и крепкими когтями. Ее сильные лапы наказали не одного нахала. Сам Стремглав, украшенный несколькими шрамами в результате кое-каких былых недоразумений с возлюбленной Лунной зайчихой, обычно первым спешил одобрить ее решения.

Помолчав немного, Борзолапка откашлялась и снова заговорила:

— Я с тобой не спорю, Догоника, ты не думай, только вот как же насчет порчи…

Лунная зайчиха удивленно свистнула и сказала:

— А что? Кому ежиха грозилась испортить лапы? Тебе?

— Д-да, — подтвердила Борзолапка.

— Ну и ладно! Нам-то ничего не грозит, верно?

Борзолапка умолкла. Она хныкала очень тихо, так что больше ее в этот вечер почти не слышали.

Беседа снова прервалась. С наступлением сумерек ветер переменился — с моря задул легкий соленый бриз, бодрящий и освежающий. Зверькам стало легче от свежего дуновения, их души очистились, страх отступил. С востока донесся запах лисы, и зайчата заволновались было, но взрослые их быстро успокоили — опасности нет, лиса далеко. Она, скорее всего, направлялась на ферму, в надежде, что фермер уселся ужинать, забыв запереть курятник.

Ночь надвинулась вплотную, гася последние проблески света. Зайцы с облегчением вздохнули: еще один день закончился. Скоро они смогут выйти и покормиться под покровом темноты. Убоище в полном мраке не охотилось, оно всегда появлялось в этом страшном сумрачном промежутке между ночью и днем.

— Осталось немного, — подбодрила их Лунная зайчиха, — смелее, зайцы!

Зайцы вертелись в ямках — каждому не терпелось опередить соседей у зеленых побегов.

Прыгунок выскочил первым.

Он потянулся, потерся боком о ствол.

— Ну что же, айда!..

Это были его последние слова. Некоторые потом клялись, что расслышали его вопль, донесшийся с высоты. Убоище, как всегда, налетело совершенно бесшумно, только на двоих зайцев повеяло ветром от крыльев. Один из них говорил потом, что успел увидеть, как гигантская тень стремительно опускалась по воздушным ступеням в последнем проблеске света.

И вот все кончилось. Трагедия совершилась. Постепенно заячьи сердца снова забились в нормальном ритме. Вечер продолжался. Зайцы отправились кормиться, еще оглушенные недавней встречей с убийцей. Они поговорили с вышедшими из нор кроликами. «Слыхали? Убоище снова унесло зайца. Ужасно, да? Что? И у вас один погиб? А кто? Жирофле! Это тот, кто так любил капусту? Кошмар! Прямо не знаем, что и делать. Каждое утро и каждый вечер. У вас хотя бы норы, а мы все на виду. Да, конечно, можно бы занять заброшенную кроличью нору, но, понимаете, мы ведь зайцы, мы там с ума сойдем».

Им стало немного легче, когда они рассказали о своей беде, разделили печаль со своей сотворенной человеком родней.

Большую часть ночи они посвятили кормежке. Время от времени они спохватывались и выставляли часовых, но те, типичные зайцы, не относились к своим обязанностям всерьез. А ведь кроме Убоища были и другие опасности — например, все остальные хищники.

Они играли, как любят играть зайцы, бегали наперегонки по лугу до самой речки. Два-три зайца из озорства переплыли ее, пощипали травку на другом берегу, потом вернулись.

В разгар игры Стремглав поднял голову и посмотрел на восток. Мрачное, укутанное клубами тумана небо слегка посветлело.

— Назад! К норам! — закричал он. Зайцы рассыпались по полю, пробрались через изгородь и снова собрались вокруг тотема — встречать ужас нового рассвета. Снова приходилось каждую минуту ждать появления беспощадного убийцы, истребляющего их одного за другим ради утоления своего ненасытного голода.

Глава пятнадцатая

В полумраке колокольни Бубба размышлял о своей жизни. Иногда он так глубоко погружался в себя, что не замечал ничего вокруг. Он старался понять, почему у других, особенно у людей, есть всё, а он обречен жить в каменной башне и неустанно выслеживать и убивать добычу. Охотиться он любил, но сейчас приходилось заниматься этим слишком часто и не для удовольствия, а по необходимости. Каждое утро и каждый вечер, разве что попадалась добыча покрупнее, вроде собак, приходилось вылетать из башни на поиски бегающего и летающего мяса.

Он хорошо помнил, что мать не нуждался в охоте, чтобы всегда иметь еду, — все припасы ему доставляли другие люди.

— Башня, люди отвергли меня.

— Наверное, у них есть на это причины, Бубба.

— Но я ведь один из них.

— Только в мысли, слове и деяниях.

— Ты хочешь сказать, что люди не любят меня, хотя я думаю и поступаю так же, как и они?

— Люди и самих-то себя не любят, Бубба.