Танцы в песках

— Удивляюсь я, — процедил он сквозь зубы, — настоящая ли ты, Лизл Эдриан, — или ты миф, созданный прессой и кино. Или ты — женщина, способная любить мужчину всей душой своей? Одно могу сказать наверняка: будет интересно выяснить это.

Его вывел из задумчивости голос диктора, объявивший, что рейс 503 из Лондона произвел посадку у шестого терминала. Он небрежно бросил журнал на сиденье возле себя и двинулся к группе репортеров.

…Лизл Эдриан, выждав пару минут, встала со своего места в самолете, выглянула в иллюминатор и, увидев надвигающийся дождь, подняла воротник. Она была совершенно опустошена и раздражена путешествием и не могла дождаться, пока, наконец, выйдет из удушающей атмосферы самолета па воздух.

Полет был ужасен. Воздушные ямы временами пугали ее до смерти, хотя, как правило, она любила воздушные перелеты; и се сосед, толстый мужчина в золотых перстнях, едва не схлопотал пощечину. Начиная с посадки в самолет, она чувствовала взгляд его свиных глазок, мысленно раздевающий ее, раз сто; а когда они сели, она знала, что он ждет, чтобы она встала со своего места первая: тогда бы ее ножки скользнули по его ногам, когда она выбиралась с места у окна. Все это было для нее старо, как мир. Она привыкла к такому поведению мужчин и с некоторых пор научилась смирять самых ретивых из них.

В конце концов он встал и достал свой багаж с верхней полки. Лизл облегченно вздохнула. Она мечтала об этом отдыхе неделями. Если бы ей сказали пять лет тому назад, что настанет время, когда ей не захочется более видеть камеру, она подумала бы, что говоривший сошел с ума. "Сестры Иудеи" стали последней каплей в чаше терпения: все напряжение съемок и бесконечные склоки между всеми, от режиссера до операторов и осветителей, без исключения; да плюс нарастающая враждебность в отношениях между нею и Тони. Как режиссер он был превосходен: он умел показать ее в этой роли как никто другой, и то, что сериал стал хитом — была его заслуга. Но как любовник!.. И окончательно подорвало ее доверие то, что когда-то она ошиблась, посчитав его своим другом. Она поежилась: ей не хотелось даже думать больше об этом. Все происшедшее было ужасно, но теперь, если только газеты оставят ее частную жизнь в покое, — теперь все миновало. Впереди были четыре недели покоя и умиротворения. Никакого уныния, никаких эмоциональных срывов, никакой крысиной гонки — так, по крайней мере, обещала Бабушка.

— Поезжай к моей старой подруге — я напишу ей. Она поможет тебе обрести покой.

Лизл вновь обернулась к окну — и сердце ее упало: она увидела толпу репортеров, ожидавших у входа в терминал. Они были похожи на свору гончих. Тони же пообещал, что никто не узнает о месте ее пребывания: он дал торжественную клятву, что она отдохнет инкогнито. Он даже сказал, что заказал ей билет на вымышленное имя, чтобы она смогла путешествовать одна. Видно, клятвы Тони — как хрупкое стекло: разбиваются в мгновение ока, как только он получает шанс заработать на ней популярность или деньги.

Пассажиры, склонив головы перед порывами ветра, спускались по трапу, и глаза Джеймса отслеживали каждого, пока он не наткнулся взглядом на Лизл. Его наметанный взгляд мгновенно узнал ее, и он не смог сдержать улыбки при виде огромных очков с затененными стеклами, прикрывавших ее глаза, и платочка из яркого шелка на ее темно-рыжих волосах. Если это была маскировка, то она не удалась, да и была обречена на провал с самого начала. Даже если бы она надела на голову мусорное ведро, ее нельзя было бы не узнать по потрясающим ногам.

Однако она спустилась с трапа с достоинством и уверенностью, и он увидел, как она, сунув очки в карман плаща, быстро прошла через двери.

И вот она менее чем в трех метрах от него: прекрасная, длинноногая женщина двадцати лет. Он двинулся было к ней, но, прежде чем смог достичь ее, на нее налетели репортеры, и над толпой, окружившей ее, защелкали камеры. Все в момент превратилось в настоящий бедлам. Со всех сторон к ней бежали люди, некоторые протягивали журналы или блокноты, даже клочки бумаги — все, что было под рукой, только чтобы она смогла написать автограф. Некоторое время Джеймс смотрел на все это сумасшествие в оцепенении. Затем, ввинтившись в толпу, растолкал бесцеремонно широкими плечами газетчиков и любителей автографов. В доли секунды он уже был возле нее и, уверенно обняв ее за плечи, медленно, но верно потянул ее за собой.

— Мисс Эдриан?

Пораженная и крайне настороженная, Лизл взглянула в его лицо.

— Да?

Голос ее был низким, хорошо поставленным.

Джеймс сразу увидел, что ее красота даже более потрясает, чем могут передать камеры. Ее волосы под шелковым шарфом были густы и завиты большими локонами, цвета меди, с искрами янтаря в глубине прядей; широко расставленные карие глаза и нежная кремовая кожа придавали ей волнующий, грациозный — и все-таки недоступный облик, перед которым Джеймс не смог устоять. Ему захотелось, чтобы эти невыносимые глаза "выключили".