Танжер

– Давай, я уже боюсь тебе предложить, ёпт таю, – сказал он и весело щелкнул ногтем. – Тем более что в Бразилии карнавал и королю Момо сегодня передадут символические ключи от города.

– Серьезно?

– Абсолютно! А у нас мороз под сорок, ёпт таю.

– Ну, тогда точно надо принять.

И я захохотал.

– А давай пойдем и устроим Сычу психотронное преследование? Забросаем снежками, на хрен! – Он сморщил нос и захихикал.

– Да, только разденемся!

– Ты что?!

Я разделся до гола и с горящими бенгальскими огнями выбежал на снег под наше окно. Падал плашмя на холодный пух, смешил его всякими движениями, а он оглядывался и бегал за мной со своей курткой и весело матерился. Потом мы свалились.

– Как бы член не приклеился к твоей пряжке.

Потом грелся и курил из-под одеяла, а Серафимыч как сидел на стуле, так и заснул, будто его вдруг выключили на полуслове.

Теперь все помогало мне, все было за меня, даже мои враги, сами того не зная, помогали мне, и мне оставалось только успевать скрывать улыбку.

Вдруг сгладились и стали мягкими углы стола, кресло исчезло, и я парил на воздушной подушке, укоротилась лестница, было что-то наклонное, очень удобное и веселое – меня вообще не было в этом мире, я плавал в пузыре, которому подчинялись время и расстояния. Неожиданно громко врывались новости по радио и снова исчезали в пустоте. Я долго смотрел сквозь эту пленку на некий таинственный предмет и только потом понимал, что это чайная ложка. ЧАННАЯ – смешно, какое странное слово… Нет – ЧАННАЯ, ведь это слово что-то обозначает… Невероятно вкусными и короткими стали сигареты. Вдруг заставал себя поедающим некую курицу, неожиданно смеялся и оглядывался. Я стоял на одном месте и протягивал руку Илье, а мое тело в это время, преодолев расстояние до Киевского вокзала и далее, уже подбегало к театру Ермоловой. Я проходил мимо милиционеров, словно бесплотный, небритый дух. Что они могли сделать, ведь все мы подельники и соучастники. Суходолов ждал меня у театра, нервничал, мерз и боялся за меня. Оказывается, зима. Я брался за ручку двери электрички и переходил в общагу. Из урны выглядывал Юра, а девушка в буфете, разливая нам коньяк «Белый Аист», вдруг говорила его голосом: «Фу, чушок, ты мне весь фильтр обслюнявил… мельче нет? У меня сдачи не будет».

– Ты улыбаешься?

– Ведь ты же мне это рассказывал?

– Нет, – удивился Суходолов.

И я понял, что выдумал за него тот рассказ о его несостоявшемся романе.

– Показалось.

– Анвар, я написал Барановой письмо в Союз, тебе каждый квартал будут выдавать государственную стипендию, ты же молодой писатель.

– Что? Да-а?

– Получается – сто долларов в месяц. Тебе надо будет заполнить анкету. Рассказать в краткой форме, что ты хочешь написать.

Часами можно смотреть на тупой носок ботинка.

– О, Анварик, это чудо. Мою статью про гостиницу «РОССIЯ» будет печатать газета «Капиталъ». «КАПИТАЛЬ»! Давай, выпьем, я так счастлив… Я там познакомился с Женей-секретаршей, некрасивая такая, она так по-доброму отнеслась ко мне, она в обход всех, тайно сделает нам удостоверение корреспондентов этой газеты по Москве и Московской области, теперь ни один милиционер…

И вдруг вздрагиваешь, выдернутый им из-под носа заскрежетавшей тормозами машины.

– Ты что?!

Ну и что – у меня получалась гениальная пьеса. Хотелось отправить кому-нибудь радостную телеграмму.

Я выходил покурить и видел, что чей-то гений заново переписал мир. Он стал веселее, красочнее, добрее и открытее, ветки замерли в танце, увидев меня. «Это он», – шептал весь мир. И мне не страшно было бы умереть прямо сейчас.

И он приходил с работы сразу после того, как я ставил точку. Невеселый, задумчивый, рассуждающий о каких-то обычных вещах. Все, что он мне рассказывал, я мог бы докончить за него, закольцевать Маму, Мороковых, Канаеву, КГБ… А вот и он.

Одиннадцать

С длинными и манерными оговорками я дал ему прочитать пьесу.

– О, браво-браво, где мой монокль? – Он водил дрожащими руками. – Манокыль, манокыль…

Ждал наверху рядом с бессмысленным телевизором. Спускался и в щель двери смотрел, как он шевелит губами и мучительно водит своей лупой по строчкам. И чем дольше он читал, тем тоскливее мне становилось, нехорошее предчувствие скапливалось в груди.

Он сидел на кухне, скособочившись, уронив голову, с обиженно-завистливым выражением на постаревшем лице.