Танжер

– В понедельник вы здесь, с вечера ничего не есть и побриться.

– Побриться?!

Он нахмурился моему удивлению.

– Надо выбрить лобок и промежность.

Холодное, испещренное крупными снежинками пространство передо мной. Сбоку, на дорожке, два парня подкуривают сигареты. Сгорбившись, я шел «домой». И вдруг один из парней, свернув с прямого пути, намеренно надвинулся на меня, раскинул руки и с пьяной ухмылкой приобнял, приблизил свое лицо… и я увидел суеверный испуг, растерянность в его глазах: «Ой, извини, ошибся!» Он отшатнулся, пошел бочком и снова глянул на меня с недоверчивой и смущенной ухмылкой.

– Да, блин, приколоться хотел над тёлкой, а это мужик, – сказал он, быстро догнав своего друга. – Ошибся как-то…

Тот засмеялся.

Такое уже было со мной, и теперь я понял, что он не ошибся. У меня широкоплечая, абсолютно мужская фигура в мешковатой куртке, но вокруг и на каком-то протяженном расстоянии от нее женская аура – я резко оглянулся, будто хотел застать Её позади себя… Стоял и с брезгливым укором смотрел на это пустое белоснежное пространство между мной и тем местом, где парень в шутку кинулся меня обнимать.

Я пришел после обеда. Татуня курила сигарету в янтарном, длинном мундштуке, в руке книга Сорокина «Сало».

Санька радовался, отдыхала и очищалась с ним душа. Тащил его на снегокате, замирал и зажмуривался – «спуНКтиРовАть».

– Давай, давай, Анвал! – пищал он. – Что ты встал?

«Это, значит, проКАлывАть… Когда же, с кем и в какой момент мне надо было одеть презерватив?! Ох, если бы знать… Может быть, с Надькой или с Марусинькой».

В свое обычное время Няня не пришла. Задерживается, наверное, новая работа. Не пришла она и к двенадцати. Не было ее и ночью, и даже не позвонила. Странный бессонный свет квартиры. Недоумевающие, раздражительные вещи. Татуня ходила в халате, молча, не замечая меня, будто бы обвиняя в том, что Няня неизвестно где.

Сгорбившись, смотрел фильм про войну. По всему заснеженному полю лежали замерзшие немцы, поземка, и я почувствовал, что завидую им всем своим телом, я тоже хотел бы вот так же лечь мертвым и спокойным в снегу.

Потом вдруг вспомнил и начал искать. Я обыскал всё, но так и не нашел. Этой вечной Няниной сумки с мыльно-рыльными принадлежностями не было. Она с утра знала, что ночью не придет. Я лежал на ее широкой кровати и широко раскрытыми глазами смотрел на видеокассеты на высоком шкафу:

«СЕКС ЖИВОТНЫХ МИРА».

Ночь особенно темна перед рассветом. Ранним утром воскресенья, пока Татуня и Санька спали, собрался назад в больницу. Даже здорово, что мне было где жить, там даже столовка есть. И я обернулся на входе в метро. У подъезда встала «Волга», из нее, смеясь своим смехом со срывающимися интонациями, вылазила Няня и шутливо отбивалась от кого-то. Ее зеленое двубортное пальто, плотно облегающее все ее такое женское. Следом вышел Велин, они обнялись у подъезда. У нее еще был я, а она целовалась с женатым мужиком, который ее не любил, просто снова проснулся интерес к Няне из-за ее новой работы, из-за того, что я у нее появился. Ему интереснее было любить ее, обманывая меня. И у нее появились новые перспективы, и я был уже из прежней жизни, которую объяснять новым знакомым – только заморачиваться.

Да, я сам первый изменил ей и не служил, как женщине, но ведь я так спешил к ней когда-то, и не хотелось, чтоб кончалась ее сказка. У меня снова заболело сердце, как оно болело с Асель. Что это за морока такая, ведь я все уже понял с женщинами, что за сила снова бросила меня к Няне, о чем я думал? Мучительная татарская сила.

Острый и болезненный утренний свет заливал эту комнату, в центре стояла высокая кушетка – гладильная доска для больного. У окна возились две медсестры, молодая и старая. Они не обращали на меня внимания, но я знал, что они здесь из-за меня, на всякий случай, вдруг что-то пойдет не так. И в комнате все замершее, нацеленное только на то, что сейчас произойдет.

– Раздевайтесь, – нахмурившись, сказал врач. – Всё… догола.

Я разделся, сжимаясь в глубине своего одеревеневшего тела, видя все сине-фиолетовыми фрагментами и пятнами, и как-то особенно не замечая женщин медсестер, будто они – слепые пятна моего глаза.

– Не сюда, – услышал я. – ……….

Он показывал на нечто, скрытое ширмой. Это было гинекологическое кресло. Взобрался на него.

– ……ги……жь, – сказал он.

– Что?

– Ноги сюда положите.

Она сидела в раскорячку. Беззащитная, развратная и глупая поза. Это все-таки случилось.

– Яйца можете подтянуть?

ОН был маленький, словно клитор. Это она довела меня. Эта женщина во мне усадила меня на это кресло.

– Да, хорошо, – говорил он, словно не видя ничего такого моего.

Что-то звякнуло, как вилка об нож.

Он повернулся, высоко поднимая локоть и снимая облатку с длинной иглы, похожей на провод. Сзади тихо подошли медсестры. Он подвел руки и стал вталкивать что-то похожее на комок бумаги с острыми краями. Он вталкивал это больно и совсем не туда, куда надо.

– Кишечник не чист, – отметил он про себя.