Тара

— Понимаешь, запахи гормонов страха у нас и местных животных похожи. Ничего я объясняю, для небиолога понятно? — спросил Мёрфи, остановившись посреди комнаты. — В принципе, мы для них даже съедобны, только вкус непривычный и аллергенно очень — ну, так же, как и многие местные виды — для нас. Почему мы коз не разводим? Дохнут. А овца ничего, притерпелась. В общем, мы спокойно могли им дать себя обнюхать, как сейчас каждый ребёнок делает. Просто не бежать.

Он прошёлся мимо кровати, обхватив себя руками. На меня он не смотрел — словно и вовсе забыл, что я тут сижу.

— Валерика жалко. Мало того, что погиб глупейшим образом, так ещё и ославили… Откуда мне знать, как я бы на его месте поступил? Наверное, остался бы.

А может, и нет. Страх — такая штука, может затопить, и если некому по голове треснуть — всё, пропал человек.

Он махнул рукой и резко, как подломленный, сел.

— Я понимаю, сказка правильная получилась. И в том смысле, что учит товарища не бросать, и в том смысле, что от Дикой Охоты бегать — последнее дело. Но называть это «правосудием ши» — просто… нечестно. Я бы этого журналиста теперь… Да ну его. Друиды все знают правду. Теперь и ты знаешь.

Я молчал.

— Давай ещё выпьем? — предложил Мёрфи. — Чаю, без фанатизма. И ночуй тут. Я-то сюда сегодня не вернусь. Из ребят в кои-то веки никто не в поле. Накачаемся и будем буянить. Опять же святого Круахана вспомним… Оно и к лучшему, может, что он наш, местный. Даже как-то симпатичнее, по-моему.

АРХИВ-5. СВОИ ДЕТИ

Всё дело в том, что настоящее может становиться прошлым по-разному. В обычной, «нормальной», настоящей жизни оно как песок или вода, протекающая сквозь пальцы: вроде здесь, тут, и осознаёшь, только когда протечёт до конца. Вот малюсенькие пальчики хватают тебя за прядь волос, вот впервые примеряются твои бусы, вот приготовлен первый ужин, пока тебя не было дома — но священник уже открыл книгу перед нею и её избранником, и побледневший муж стискивает твой локоть. Выросла.

Сейчас я говорю о другом. Иногда — и хорошо, что не часто — это происходит, как разрез бритвочкой натянутой резинки. И то, что было вот секунду назад настоящим, всего за один беззвучный удар сердца превращается в необратимо ушедшее. В то, что уже никогда не вернётся. В добрую, милую, невообразимо нереальную сказку.

Когда так бывает с одним человеком, это называют горем.

Но… да, наверное, мы знали, что делать. Не то чтобы мы были готовы. К таким вещам не бывает готовых. Но потомки русских уже больше трёхсот лет молча поглядывают в небо, когда наступает утро летнего солнцестояния.

А утро было чистым и умытым. Ещё бы. Последнюю неделю «Капитана Воронина» трясло и поливало, качало и несло. Спутник утверждал, что они ушли на триста километров к югу, но Марта бы не удивилась, если бы судно и вовсе выбросило на берег Гибрисайла. Однако после такого основательного душа океан вёл себя крайне попустительски. Пускай их и плавают, и ныряют…

— Поднимай! — крикнул Вася, не отрываясь от окуляров.

Рик с Алленом, ухмыляясь, перебросили тросы вниз. Марта косо посмотрела на Никиту. Так и есть, близнецы-таки довели беднягу до цугундера. Идти ему к капитану, просить о вечерней порции горячительного для взрослых. Нечего было спорить, что Васька утопит робоанализатор. Ан не утопил.

Пока друиды не выдадут ей сегодняшнюю порцию планктона на генетический анализ, можно ещё позагорать. Марта лишний раз заботливо оглядела суетящихся на палубе людей. Нет, врач на корабле — что на космическом, что на нормальном, как у них, океанском — всё же крайне странная должность. Полное безделье или добровольная полуквалифицированная помощь всем подряд — до того момента, пока что-нибудь не стрясётся. И тогда ты первый после капитана. Нет, осенью надо будет перейти в какую-нибудь оперативную больничку на год-другой, а то есть риск все навыки растерять. Осенью. Пару месяцев вполне можно и позагорать, в конце концов.

Между прочим, за последние тринадцать лет она не работала в общей сложности восемнадцать месяцев. Оно, конечно, заведовать участком куда менее напряжно, чем, например, в «скорой», или, скажем, в районной хирургии: ничего сложнее скоротечных родов. Логично, когда у людей есть телефон, при подозрении на перелом позвоночника звонить не пешеходной врачихе с соседней улицы, а вызвать флайер из больницы. Другое дело, что нянькаться потом с выздоравливающими — её, Мартино дело. Посадила Ваську (потом Настю, потом Диньку) в коляску и на обход. За компанию — полная сетка покупок. Дома — плита, уроки, маленькие колготки с дыркой на пальце, сломанная пылежорка, которую надо опять отобрать у брауни и снести в починку. Вот как ни бейся с ними, пылежорки брауни ломают. Не могут спокойно смотреть, как эта маленькая шуршунька ползает под кроватями и скребётся в ковре.

— Доктор, доктор, вылечи меня… — пропел у Марты над ухом бархатный голос.

Марта скривилась.

— Мне уйти? — с готовностью отступил Робин.

— Да садись, ладно уж. — Марта зевнула и села. Разморило-то как!