Тараканьи бега

Особой приязни Чин к Изверову, конечно же, не питал (и неособой, кстати, тоже), но видеть его таким… Ну, отчитал тебя друг-начальник, который по сравнению с тобой — тьху, дерьмецо плюгавое, и сам, кстати, это превосходнейше об себе понимает… Ну, подложило тебе свинью с проклятым чинзано какое-то там ничтожество (правда, «ничтожество» — это смотря с чьей точки зрения)… Ну и хрен с ними со всеми! Ведь все еще исправимо; а когда все исправится, ты им должки с процентами отстегнешь, ежели не побрезгуешь. Сам так называемый студент Чинарев, доведись ему быть теперь на изверовском месте, рассуждал бы именно вышеизложенным образом. А этот железный герой космоса, когда-то сумевший натворить такого дребезгу из боевой эскадры флериан, что эти клювастые головорезы по сию пору чуть ли не молятся на него…

Дьявольщина, ну надо же как распустил сопельки! Слюнтяй!

Чин-чин вдруг призадумался: а кому же именно адресовал он эти мысленные восклицания? Извергу или самому себе? Из перечисленных кандидатур более предпочтительной казалась вторая, та самая, которая свое и без того паскудное настроение вконец допаскуживает бессмысленными переживаниями за какого-то там Изверга.

От внезапного осознания собственного жалкого слюнтяйства так называемый Чинарев совсем озверел. И тут Леночка сдуру напросилась поработать громоотводом. Стряхивая с ложки на Чинову тарелку порцию второй компоненты завтрака, прелестная Халэпочка едва слышно спросила:

— А че это Изверг такой… суицидальный?

— Еще вот именно ты будешь с вопросиками!.. — злобно прошипел Чин.

Пушистые соболиные бровки, испоганить которые не удалось даже новейшим достижениям косметики, изумленно вздернулись.

— Еще вот именно ты будешь мне бровями играть! — бешено сипел Чинарев, прикрываясь ладонями. — Погоди, я тебе наедине такие игры устрою — по гроб жизни икаться будет!

— Псих, — громко и внятно произнесла Леночка бесстрастным тоном электронного диагноста.

На лице гадливо жующего Изверга прорисовался легкий интерес к окружающему.

Столь же бесстрастно и внятно папина Халэпа разъяснила:

— Студенту Чинареву, видите ли, не нравится десерт номер тридцать три дробь ка. Говорит: «До сих пор вместо еды давали лекарства для внутреннего употребления, а сегодня — наружное».

Господин линкор-капитан с видимым усилием проглотил последнюю дозу канареечно-желтого снадобья (которое действительно так и просилось наружу), утерся салфеткой и промолвил раздумчиво:

— Что ж, господа, раз вам не нравится десерт…

— Никак нет, нравится! — подал было голос Виталий. — Очень нрав…

Увы, не удалось старосте завершить свое объяснение в любви десертному рациону. Изверг крепко растер глаза пальцами и вдруг упер в лучшего на курсе студента такой мутный и такой неподъемный взгляд, что Виталий мгновенно онемел. А экс-космоволк медленно перевел взглядоподобное черт-те что на Леночку (девица ойкнула и выронила «раздаточную» ложку), потом на Чин-чина (тому сразу очень захотелось пропасть — куда угодно, лишь бы как можно дальше)…

— Расходитесь по каютам, — сказал Виктор Борисович неожиданно мирно.

— А убрать? — подхватилась Халэпочка. — Я счас, мигом я…

Но Изверг легонько прихлопнул ладонями о столешницу, повысил голос:

— Немедленно. По каютам. Каждый в свою. И до завтрашнего утра не высовываться.

Пожалуй, еще ни одно приказание не выполнялось практикантами с таким истовым рвением.

* * *

Путь от столовой к спальному блоку (сиречь к коридорному аппендиксу, в который выходят двери всех блокшивских спальных кают) занимает от силы минут пять очень неспешного ходу. За эти пять минут сокурсники успели трижды пристать к Чину с расспросами (сперва Белоножко пристал, затем Леночка, затем, по выражению той же Леночки, «обое»). Господа студенты очень интересовались дознаться, что нынче такое происходит — с Извергом и вообще.

Чин от приставаний отбивался. Он думал. Ему тоже очень хотелось понять, что происходит. Не с Извергом (это-то нашпионившему практиканту было в главных чертах понятно), а вот именно вообще. Например, снова шмыганула по подсознанию совершенно идиотская, а потому очень правде подобная догадочка о причинах появления в чиф-комповской памяти пустых файлов и файлов, изгаженных знаками препинания. Шмыганула было она, догадочка-то, да тут же и ушмыгнула на фиг, спугнутая вздорными приставаниями Леночки и Виталия. Знать они, видите ли, хотят, эти «обое». Ничего, как захотелось, так и перехочется, мать ихнюю…

Все это студент Чинарев, будучи уже на пороге своей каюты, весьма экспансивно произнес вслух (увы, мать и прочее, с нею связанное, он тоже озвучил), после чего изо всех сил захлопнул каютный люк перед трясущимися от любознательности носами своих однокашников.

Уединившись в комфортабельной звукоизолированной берлоге, Чин некоторое время метался по ней, как… как… как тигр. (Ай-ай, господин поэт! Берлога — это медведь, а не тигр! Где же знаменитое молчановское умение выстраивать целостный образ, гори он вонючим пламенем?!)