Тарантул

Наша ВДВ-бригада, натасканная к действиям в экстремальных ситуациях, успела рассредоточиться в домах. Под отсвет изумрудно-сигнальной ракеты. Нарушая приказ штабных выблядков: от техники не отходить, в дома не входить. Спасибо майору Сушкову. Он говорил: хлопчики, на войне, как на войне; помереть дело немудреное, а вот выжить...

Выжить, чтобы видеть: танки, забитые экипажами и боекомплектами, лопаются, как консервные банки на костре, как ветошными ошметками рвутся тела, как рукотворная и свирепая мощь стихии пожирает молодые доверчивые жизни.

С Новым годом, с новым счастьем?!.

Теперь я не люблю Новый год. Он пахнет горелыми трупами друзей.

Я вернулся и забота одна: забыть все, что было. Забыть и жить. Как живут все. А все живут всецело счастливо, делая вид, что ничего не происходит на окраине империи. Это где-то далеко, в незнакомой и кремнистой сторонке. Под исламским холодным солнцем.

Все как один. И один как все?

Помню, меня попросили сыграть в сценке. Сценку поставила Вирджиния, она же Верка, она же Варвара Павловна. Она руководила изокружком в нашей школе.

Я должен был выйти на подмостки, крича:

- Я один, я ничего не могу!

И я вышел, и старательно кричал, и мои школьные друзья вышли вслед за мной и тоже кричали:

- Я один! Я ничего не могу!

Мы заполнили собой всю сцену, маршировали по гнущимся доскам и драли горло:

- Я один! Я ничего не могу!

- Я! Один! Я! Ничего! Не! Могу!

- Я! Я! Я! Один! Один! Один! Ничего! Ничего! Ничего! Не-не-не! Могу!!!

Нам было весело, а в зале была тишина. Было такое впечатление, что никого нет, но зал был полон.

Через неделю Вирджиния уже не руководила кружком. Директриса оказалась консервативной дамой и слишком близко приняла к своему ветхому сердцу сценическую шутку.

И потом - драка. Из-за нее, Варвары Павловны. Между лучшими друзьями, мной, Ивановым, и Серовым.

Последний поспорил с нашим приятелем Соловьевым, что через денька три он будет кувыркаться с Вирджинией на персидских коврах. Соловей гоготал: слабо-слабо, Саныч. Я один и все могу, ржал Сашка, в крайнем случае Алеха в помощь - свечку подержать?..

Я развернулся и без предупреждения срезал улыбку своего друга. Он укатился под стол, мой лучший и единственный товарищ; после, выплевывая сгустки крови, пошел на меня...

Драка та была истерична, нелепа и глупа. Мы тогда не знали, что все это - милые забавы, по сравнению с тем, что нам приготовила сука-жизнь.

От той свалки у меня остался шрам над бровью - отметина беспечного, счастливого детства.

Я внимательно смотрю на себя через зеркало. Вижу современного молодого человека. Он в меру умен, самостоятелен, симпатичен. Здравомыслящ. Политически выдержан. Лоялен к власти. Ироничен. Наш современник, прошитый операционной леской и воспоминаниями. У него, правда, побаливает брюхо, из которого извлекли килограмм корявого железа, но это мелочи - он жив, наш современник, жив, и это сейчас самое главное.

Телефонный звонок задерживает у двери. Это мама. Родной голос, торопливый интерес к сыну, убедительная просьба позвонить Лаптеву.

- Зачем? - не понимаю я.

- Алеша, - нервничает мама, - у меня больные. Тебя ждали. Отметим твое возвращение.

- Зачем?

- Алеша, у меня больные. Тебя так ждали.

Зачем, молчу я.

- Алеша, ты не изменился. Я тебя прошу... Лаптев к тебя, как к сыну.

- Как к сыну, - повторяю я.

- Алексей, прекрати. Тебя так ждали.

Если бы я не знал свою маму и себя... Мама-мама...

- Нет! - кричала она. - Я тебя не пущу! Ты сошел с ума! Ты мой сын! Тебе учиться!.. И думать не смей. Это... это мерзость и стыд! Что тебе не хватает в жизни? У тебя все есть?! Все?! - Не понимала и смотрела напряженными от ненависти и слез глазами. - Ты ничего не знаешь. Там... там убивают!.. Убивают!.. Там война... Я не хочу, чтобы тебя убили! - Просила. - Я тебя родила, чтобы ты был живым всегда. Зачем ты мне мертвый?.. Зачем?

За спиной хлопает дверь. Как выстрел.

Помню, у нас проходили первые учебные стрельбы. Молодому пополнению выдали старенькие АК-74, потертые рожки, наполненные зернами патронов, и бросили на малиновую гальку стрельбища. Был июль и было жарко, хотя учебка ВДВ находилась под прохладными горами Красноярска-26. Мы стреляли по мишеням короткими очередями, а после бежали смотреть результат. Не бегал тот, кто метко стрелял. Все стреляли плохо и бегали к мишеням, чтобы ещё раз убедиться в своей боевой немощи.

Это была попытка изощренной пытки под калящим, сибирским солнышком.

- Ну, что, недоноски?! Где ваша боевая мощь?! Нет мощщщи! - орал молоденький прапорщик Демидюк и неприлично жестикулировал. - Я из вас, родные, сделаю ВДВэшников. Отличников боевой и политической подготовки! Настоящих "тарантулов"!.. Ну, бегом, кастраты! На рубеж!..

Оступившись, я завалился на неприятный, пыльный, малиновый гравий. Короткая тень задела меня, потом пнула ногой в бок:

- Подъем, Иванов!.. Наследство сваришь вкрутую, а я отвечай перед твоими столичными блядухами!

Тень засмеялась, стояла - руки за спину, с широко расставленными ногами. Я повернул автомат и подержанным прикладом изо всех сил саданул врага в пах.