Читаем Тараумара полностью

После того как алкогольный напиток выпит, колдуны Пейотля теряют силу, и нужно начинать всю подготовку сначала. Между тем, когда я приехал в деревню, один человек из этого племени умер, и было важно, чтобы ритуал, жрецы, алкоголь, кресты, зеркала, рапы, глиняные кувшины и прочее диковинное снаряжение для танца Пейотля было обращено в его пользу, в пользу того, кто умер. Ибо после его смерти его двойник не мог ждать, пока будут рассеяны эти злые духи.

И после двадцати восьми дней ожидания мне надо было еще вынести невероятную комедию, продолжавшуюся целую неделю. Прямо в горах состоялась нелепая замена доверенных лиц, которых предполагалось отправить к колдунам. Но когда доверенные лица ушли, неожиданно объявились сами колдуны, удивляясь, что ничего не приготовлено. И я понял, что меня обманули.

Они отвели меня к жрецам, которые излечивают сном и которые говорят после того, как увидят сон. «Жрецы Сигури, то есть танца Пейотля, нехорошие, — сказали мне. — От них не будет толку. Возьмите этих». И они подтолкнули ко мне стариков, которые вдруг согнулись пополам, заставив странным образом бренчать амулеты, спрятанные под одеждами. Я понял, что имею дело с фокусниками, а не с колдунами. Впрочем, я узнал, что эти фальшивые жрецы были близкими друзьями смерти.

В один прекрасный день это бурление успокоилось без криков, без споров, без новых обещаний с моей стороны. Как если бы все это было составной частью ритуала и игра продлилась достаточно.

Конечно, я забрался в горы к индейцам тараумара не в поисках изящных сувениров.

Мне казалось, что я уже достаточно настрадался, чтобы мне воздали хоть малой толикой реальности.

Однако когда день стал клониться к вечеру, перед моими глазами возникло некое видение.

Передо мной было Рождество Иеронима Босха, правильно расположенное и ориентированное, со старым навесом перед хлевом из расшатанных досок, с пламенем Ребенка-Царя, горевшим слева, между животными, с фермами тут и там, пастухами; на первом плане были другие животные, которые блеяли; а справа — танцоры-короли. Короли с зеркальными коронами на головах и пурпурными прямоугольными мантиями на плечах — по правую руку от меня на картине, как Волхвы Иеронима Босха.[16] И вдруг, когда я оглянулся, до последней минуты сомневаясь, что я наконец увижу, как придут мои колдуны, я заметил, что они спускаются с гор, опираясь на длинные посохи, в сопровождении жен — с большими корзинами; помощники несли кресты пучками, как метелки или ветки деревьев, а зеркала сверкали, точно просветы неба между всем этим снаряжением — крестами, пиками, лопатами и стволами деревьев без ветвей. Все сгибались под тяжестью этого необычного снаряжения, и жены колдунов, как и их мужья, опирались на длинные посохи, которые были на голову выше их самих.

Костры поднимались к небу со всех сторон. А внизу уже начались танцы; и перед этой красотой, наконец-то осуществленной, этой красотой сияющего воображения, подобной голосам в освещенном подземелье, я почувствовал, что мои усилия не напрасны.

Наверху, на склонах огромной горы, которые ступенями спускались к деревне, был вычерчен круг. Женщины, стоявшие на коленях перед своими каменными чашами, растирали Пейотль грубо, но тщательно. Помощники принялись утаптывать круг. Они его утаптывали добросовестно и во всех направлениях; затем разожгли в середине круга костер — его раздул ветер, спустившийся вихрем с вершины.

Днем были убиты два козленка. И теперь, на одном из стволов с ветками, обрубленными так, что получился крест, я увидел легкие и сердца животных, раскачивающиеся под порывами ночного ветра.

Другой ствол, также с обрубленными ветками, стоял рядом с первым, и огонь, зажженный в середине круга, то и дело покрывал его бесчисленными отблесками — что-то вроде пожара, на который смотришь сквозь несколько толстых стекол. Я приблизился, чтобы определить природу этого очага, и заметил невероятное сплетение колокольчиков, часть из которых была сделана из серебра, а часть — из рога. Они были привязаны кожаными ремнями и тоже ждали своего момента, чтобы принять участие в ритуале.

С той стороны, откуда встает солнце, индейцы воткнули в землю десять крестов различной величины, но расставили их симметрично; к каждому кресту они прикрепили зеркало.

Двадцать восемь дней кошмарного ожидания после опаснейшего отказа от наркотиков, наконец-то завершились в этом круге, населенном Сущностями, представленными здесь десятью крестами.

Десять, Числом десять, как Невидимые Хозяева Пейотля в Сьерре.

И среди этих десяти: Мужское Начало Природы, которое индейцы называют Святой Игнатий, и его женская половина — Святой Николай!

Этот круг будто обведен запретной зоной: туда не отважится войти ни один индеец.

Рассказывают, что птицы, случайно залетевшие в этот круг, падают, а беременные женщины чувствуют, как разлагается в них плод.

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги