Меня это не удовлетворило, и когда Танец был закончен, я захотел узнать об этом больше. Итак, прежде чем принять участие в Ритуале Сигури, таком, как его практикуют современные индейские жрецы, я расспросил многих индейцев тараумара, живущих в горах, и провел целую ночь с одной молодой парой, поскольку муж был последователем этого ритуала и, казалось, хорошо знал его секреты. Я получил великолепные толкования и исключительно точные объяснения, каким образом Пейотль воскрешает во всех каналах моей нервной системы память о тех величайших истинах, с помощью которых — так было мне сказано — человеческое сознание вовсе не утрачивает, но, напротив, обретает способность воспринимать Бесконечность. «Не мое дело показывать тебе, в чем состоят эти истины, — сказал мне этот мужчина, — но я могу заставить их возродиться в том, что является духом твоей человеческой сущности. Дух человека, вздорный и больной, устал от Бога, и именно нам следует вернуть ему жажду Бога. Но как раз теперь само Время отказывает нам в возможности сделать это. Завтра тебе покажут, что мы еще можем сделать. И если ты хочешь участвовать в этом вместе с нами — может быть, с помощью Доброй Воли человека, пришедшего из-за моря, человека другой Расы, нам удастся преодолеть еще одно Сопротивление». СИГУРИ — индейцы очень не любят, когда это имя произносят вслух. Со мной был проводник, метис, служивший также переводчиком при общении с индейцами тараумара, и он меня предупредил, что говорить с индейцами на эту тему нужно уважительно и осторожно, потому что, по его словам,
Молодой индеец сложил руки, его глаза засверкали, лицо окаменело и словно замкнулось. И по мере того как он приходил в себя, у меня все больше и больше создавалось впечатление, что от него исходит какое-то необычайное волнение: оно было явно написано на его лице. Два-три раза он передвигался с места на место. И каждый раз его почти замерший взгляд тоже перемещался, ища и фиксируя какую-то точку поблизости, как бы желая осознать нечто, чего следовало бояться. Я понял, чего он мог бояться — недостаточного почтения к Богу из-за какой-то небрежности. Помимо прочего, я понял еще две вещи: первая состоит в том, что индеец тараумара не придает своему телу такого значения, как мы, европейцы, и у него совсем другое понимание тела. Кажется, будто он говорит: «Это тело — совсем не я», и когда он поворачивался, чтобы сконцентрировать свое внимание на чем-то, что находится рядом, — казалось, он пристально разглядывает и изучает собственное тело.