Тариф на любовь

«Муж… медовый месяц… недавно переехала… новая соседка…» Неотступные мысли преследовали Асю. А она безмолвствовала. И только мысленно себя уговаривала: «Успокойся. У тебя ребенок. Думай о нем…» Улучшения не настало. Ася по-прежнему не могла произнести ни звука. Онемела. В квартире воцарилась мертвая тишина.

Утром двадцать минут она стояла перед зеркалом, открывала рот, помогала движением головы, подавая ее вперед, — тщетно: бессильные слезы текли по щекам, а голоса не было. Она даже не могла позвонить на работу, попросить отгул. Она молчала.

Делать нечего, Ася оделась и поехала на работу.

— Анастасия Федоровна, вы больны? — спросила подчиненная, удивленная долгим молчанием начальницы.

Ася пожала плечами и неопределенно кивнула головой, машинально поднося руку к горлу.

— У вас ангина?

Ася кивнула.

— Тогда вам нужно вызвать врача и взять больничный.

Ася отвернулась и смахнула слезы со щек. Больничный не вернет ей голос, а сидеть дома в гробовой тишине — лучше сразу умереть. Нет! У нее же ребенок. Она должна успокоиться, чтобы не навредить ему. Она должна. Должна!

Голос появился на четвертый день, слабый, неуверенный. Но язык не слушался. Собственно, не столько язык, сколько Ася не могла припомнить, что надо делать с ним. Звуки выходили не те, что она хотела, инстинкт восстанавливался медленно, с неохотой. Она не помнила, как нужно открыть губы или стиснуть зубы, в каком положении должен находиться язык, чтобы произнести нужную букву. На работе она тайком подсматривала за движениями губ у сотрудников и шепотом пыталась повторять за ними.

Через неделю речь вернулась, но Ася сильно заикалась, а потому ограничивалась короткими ответами. Все силы она употребила на успокоение нервов — малейшее волнение лишало ее голоса. От таблеток она отказалась сразу из-за ребенка. И как назло в ней вспыхнула неудержимая потребность высказаться. Казалось, она взорвется, если не выплеснет из себя накопившуюся боль.

Идти к Вере она боялась — слишком людно в общежитии, и подруга неизвестно как себя поведет, увидев и услышав (какая насмешка!) Асю. Взваливать столько на ни в чем не повинную Веру было нечестно и жестоко. Но и обратиться больше не к кому. Выждав еще неделю, убедившись, что хоть и заикается, но все же правильно произносит слова, Ася решилась пойти к Вере. По дороге она повторяла одно слово: «Привет». Путь от вестибюля до комнаты на третьем этаже в конце коридора, где жила Вера, был подобен восхождению на Голгофу. Сколько знакомых поздороваются с ней? Сколько остановят для приятельской беседы? Сколько захотят узнать у нее новости? И все время разговор, разговор… Разговор.

Веры не было. Ася готова была выть, лезть на стену от горя и безрассудности. Однако, высоко подняв голову, спустилась в вестибюль и вышла, кивнув на прощание вахтерше.

Вернувшись домой, она прижала руки к упругому животу и опустилась на пол.

— М-ма-м-ма… М-м-мамоч-чка!..

И заныла, запричитала по-бабьи. Так голосили женщины на похоронах ее бабушки; единственное, что помнила о ней Ася, — женский заунывный плач. Плакала и Ася, смешивая память с горем, плакала за всех женщин всех стран и времен. Оплакивала дар Божий и Божье проклятие, Еву и Марию, Джульетту и Джиневру, Аленушку и Одинцову…

Настойчивый звонок прервал плач. Наверное, соседка забеспокоилась, подумала Ася, тяжело поднимаясь с пола и всхлипывая. Звонок повторился, и она, махнув рукой на растрепанный вид, открыла дверь.

— Здравствуй, Ася. Я… Ой! Ты плакала?

— 3-з-зд…

Ася помотала головой и жестом пригласила войти Катю.

— Бабушка испекла печенье и просила отнести тебе. — Катя прошла на кухню, поставила тарелку с гостинцем на стол. — А почему ты плачешь? Тебе плохо?

Ася неопределенно повела плечами, потом уронила голову на грудь и покачала ей в ответ.

— У тебя что-то болит? — Девочка встревожилась не на шутку, и взрослая подруга подозревала, что сейчас они начнут плакать обе. Но согласно кивнула, обхватив пальцами шею.

— У тебя горлышко болит?

Опять кивок.

— Ну, не плачь. — Катерина подошла к Асе и погладила ее по волосам. — Я тоже болела и плакала, а бабушка пожалела меня, дала лекарства, и все прошло. Не плачь, Ася.

И снова кивок. Как бы она хотела, чтобы дело было только в горле, но печаль в душе, казалось, пустила глубокие корни, навеки поселясь в ней. Тем более Ася была благодарна маленькой девочке, несущей утешение.

— Знаешь, пойдем к нам, Ася, — придумала довольная собой Катя. — У бабушки есть лекарства. Она полечит тебя.

— Н-нет.

— Пойдем, — упрашивала девочка. — Тебе не будет больно, и ты выздоровеешь.

Ася дала себя уговорить; она была слабее маленькой Кати, да и не хотела возражать. Легче ей уже не станет, но хоть не одна будет. Собеседница из нее никчемная, но разговоры других отвлекали от собственных дум.