Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы

Когда Андрей умер, Арсений Александрович уже мало осознавал происходящее. И тем не менее, Татьяна Алексеевна боялась за него, старалась подготовить Тарковского к страшному известию. Узнаво смерти сына, Арсений Александрович плакал. И все же, удар, наверное, был смягчен тем состоянием, в котором он находился. Я была у Тарковских в Переделкине, когда туда приехала Марина, только что вернувшаяся из Парижа с похорон. Она была утомлена и подавлена. Ей трудно было говорить. Арсений Александрович спал одетым на диване. Марина, несмотря на усталость, хотела дождаться его пробуждения, чтобы поздороваться и поговорить. Наконец Тарковский открыл глаза. Марина наклонилась к нему:

– Папа. Папа. Тарковский, увидев ее, спросил:

– Что? Похоронили?

– Похоронили, – ответила Марина.

Больше Арсений Александрович ни о чем не спрашивал.

Вечер для троих Москва. 1987

Рассказывает Александр Кривомазов:[95]

Телефонный звонок.

Татьяна Алексеевна (очень усталым, слабым голосом): «Сашенька, мы с Арсюшей просим Вас приехать сегодня вечером к 19 часам…» После крошечной паузы (физически чувствую, как она нервно кутается в свою негреющую дорогую старую шаль – с огромными «художественными» или просто модными когда-то симметричными дырками – и тихо шевелит на том конце провода прохладными губами, проговаривая что-то особенно трудное про себя, пытаясь привычно убрать лишнее до безвозвратного вылета словесной птички), как бы отвечая на мой немой вопрос, добавляет: «Нас будет трое… Подождите отвечать, Арсюша хочет сказать несколько слов…»

Его волнующийся, с придыханиями, неповторимый голос: «Сашенька, очень прошу, будьте сегодня с нами… Вы очень нужны… приезжайте без всего…» <…>

И вот я у них. Смущенно вижу в полутемной комнате (горят свечи, но как-то слабо), что они очень торжественно одеты (Арсений Александрович в темном костюме, на нем – единственный раз мною виденный! – очень красивый иностранный галстук, Татьяна Алексеевна в изумительном темном платье с белым воротником, сверкают ее серьги, перстни, броши, браслеты, на голове – изящная вечерняя шляпка-косынка), а мой наряд, увы, гораздо проще… Вручая цветы Татьяне Алексеевне, полуобнимаю ее и нежно и тепло целую в щеку, затем так же тепло и нежно целую Арсения Александровича. Молча вопросительно смотрю на них. Все же мы здорово изучили друг друга и, кажется, можем общаться без слов…

Татьяна Алексеевна ладонью и глазами указывает мне на стул у стола, на котором в центре стоит нераспечатанная черная бутылка вина с иностранной наклейкой, несколько бутылок «Боржоми», свечи в подсвечниках (много длинных тонких церковных восковых свечей!), маленькие изящные рюмки и фужеры, а вокруг несколько тарелок с явно (для простого застолья) дорогими закусками…

Лихорадочно мысленно отыскивая причину нашей встречи с таким интригующим торжественно-молчаливым началом (кажется, я до сих пор еще не произнес ни слова), вдруг наталкиваюсь на единственно достойный свежий повод и в ужасе отбрасываю эту мысль подальше: нет, эта честь не для меня! Это ритуальная корне-родовая встреча единой крови, а я здесь – маленький безвредный деревенский любопытствующий мальчик, припавший темным зимним вечером к светящейся щелке в окошке барского дома и украдкой завороженно смотрящий на чужой обряд…

Но!.. Сижу молча, смотрю на них…

Они садятся за маленький столик, глазами Татьяна Алексеевна предлагает мне открыть бутылку вина, а когда пробка вынута и черно-красное, как больная кровь, вино разлито, она, слабо кивая головой в ключевых местах, произносит с влажными сверкающими глазами торжественно и четко:

– Мы трое встретились сегодня с единственной целью – помянуть дорогого и незабвенного Арсюшиного сыночка – Андрея Арсеньевича Тарковского! Земля ему пухом, мир его праху! Он прожил достойно: нет людей, которых уважали бы мы, и которые не уважали бы его… Для нас с Арсением Александровичем главное – он не рвал связи с отцом, понимал, любил и, как мог, знакомил людей с его творчеством; он не рвал связи с Родиной; не унижался перед нечистоплотными чиновниками от советской кинокультуры; был воистину гениальным художником, не расплескал и не измельчил свой дар. <…> Вечная тебе память, великий русский человек, героический художник – Андрей Арсеньевич Тарковский!

Я встал, они встали – мы выпили, не чокаясь, первую горькую рюмку стоя… <…>

Глаза Арсения Александровича были мокрыми от слез, он с особым чувством поцеловал руку Татьяны Алексеевны, произнес:

– Спасибо тебе, Танечка! – и провел поцелованным местом по своим глазам, щекам и лбу…

Потом, когда мы сели и помолчали, медленно, волнуясь, глядя перед собой в какую-то точку на столе, тщательно подыскивая единственно нужные слова, Арсений Александрович рассказал несколько коротеньких историй из своей трудной и непростой довоенной жизни с первой семьей… Было видно: он очень любил мать своих детей, ему дорога память об их совместной жизни, он любил и безумно любит сейчас своих детей, гордится ими, все им прощает…