Тарковский и я. Дневник пионерки

Что касается Арьена Аутерлинде, то он должен был нас покинуть, к моему великому сожалению, буквально на следующий день. Так что уже на вторую ночь я оказалась одна в сарайчике, весьма удаленном от шума цивилизации. Это могло бы стать прелестно-романтичной страничкой моего опыта, если бы… Если бы не моя врожденная боязнь пустого незаселенного пространства, с которым я никогда не могла оставаться наедине. Но я искренне надеялась, что вся ситуация — я с Тарковскими в Канне, о которой я никогда не могла даже мечтать! — пробудит во мне дремлющую силу противостояния этому глупому детскому страху. Так что, наглотавшись соответствующих медицинских снадобий, вроде диазепама, я застегнулась в спальный мешок, завалившись на ржавую постель с решительным намерением спать назло всем невидимым врагам. Но не тут-то было!

Враг этот не дремал в моем воображении. Вся прочитанная за последнее время, прежде запрещенная для меня литература, о зверствах сотрудников КГБ возникала передо мной в ярких образах. Я не могла справиться с их решительным наступлением. И чем больше я уговаривала себя, что это стьщно для взрослого человека и похоже на дикий бред, тем более неотвратимо мною овладевал почти животный ужас. Мне казалось, что за мною следят — ведь я все-таки приехала сюда с Тарковским! — что сотрудникам КГБ, конечно, известно, где я нахожусь, что я совершенно беспомощна, и никто не мешает им теперь тихонечко пробраться через сад к моему сараю, в цитадель белоэмигрантов… Какой бред! — пыталась я усмирить свою неудержимо разыгравшуюся фантазию. Бред! Но чем больше я старалась себя в этом убедить, тем сильнее мною овладевал страх. До такой степени, что, наконец, я должна была признаться себе, что мне нужно тикать отсюда как можно быстрее и любым способом к «цивилизованным» людям…

Но я уже боялась к тому моменту даже открыть дверь, потому что воображала себя окруженной другими «нашими» людьми, которые сделают со мной все что угодно, и никто ничего не узнает. Но страх подстегивал к действию, и я решила, что лучше быстрый конец, чем ужас без конца, и, распахнув дверь, опрометью рванула на набережную, полную жизни часа в два ночи.

Каждому здравому человеку, конечно, понятно, что на этой набережной в такой час таятся настоящие опасности, но логика не имела уже никакого значения. Я дышала с облегчением, продолжая бег трусцой… Куда? Ну, куда же еще, как не к Тарковским в Карлтон? Хотя я понимала, что они уже спят и в отель меня, голодранку, в это время никто не пустит. Надо будет разговаривать с портье, добиваться своих демократических прав, а затем, к стыду своему, еще будить Тарковских. А завтра с утра остается только уезжать к себе домой, не дождавшись премьеры, потому что жить, оказывается, мне негде…

Но двери Карлтона, совершенно неожиданно для моего советского сознания, оказались почему-то открытыми настежь. И абсолютно никто не поинтересовался, куда это направляется в неурочный час какая-то «дама» в потертых джинсах, мало похожая на клиентов такого люксового отеля. С замиранием сердца, еще опасаясь, что кто-то из администрации гостиницы все-таки «схватит меня за хвост», я нажала кнопку в лифте. Еще мгновение и я стою перед дверью номера Тарковских, вынужденная их будить. Стучу. Дверь открывает Лариса, и выясняется, что Тарковский на интервью. В это время! Но я забыла о том, что это фестивальное время, то есть другое и для участников, и для журналистов — двадцати четырех часов никому не хватает.

Я вздохнула с некоторым облегчением. Мне никого не пришлось будить и Ларисе не нужно было долго объяснять причину моих страхов. Мы слишком хорошо знали друг друга, и она была хорошо осведомлена о моей фобии. Я только сокрушалась о том, что завтра придется уезжать, так как деваться некуда…

Нужно было только понять, где я сумею доспать эту ночь в роскошном номере Тарковских, стоившем фестивалю какие-то астрономические суммы. Было не очень ясно, куда меня запихнуть на оставшееся время в этом роскошестве. В номере стояла огромная двуспальная кровать, куда растерянная Лариса предложила мне устраиваться третьей. Ситуация оказывалась довольно странной… Тем более я подозревала, что его тоже это вынужденное решение едва ли приведет в восторг.

Тогда, вспомнив свое пионерское прошлое, включавшее модифицированные ныне игры во всяких «казаков-разбойников», я внимательно осмотрела помещение. Бросалась в глаза ванная комната, которая была едва ли не больше по размерам всего основного помещения. Она разделялась на две части. В первой проходной части располагалась огромная, сверкающая белизной ванна и два умывальника, а за стеклянной дверью таились еще душ и туалет. Эта ванна сама по себе показалась моему смышленому незатейливому пионерскому уму просто и без преувеличения королевским ложем. Лариса в первую минуту опешила: «Ты что, с ума сошла? Как это ты здесь будешь спать?» «Прекрасно!» — возопила я, подразумевая «Эврика!»