Тарковский и я. Дневник пионерки

Далее Тарковский снова вернулся к теме, видимо, по особенному волновавшей его за границей: о «принципиальной непереводимости культур» с одного языка на другой. Задавался риторическим для себя вопросом: как можно перевести Шекспира? Американцы, мыслящие, как правило, гораздо более конкретно, с большим трудом пытались понять, о чем, собственно, вдет речь? Шекспир переведен на все языки, точно также как были переведены на английский известные им Чехов, Толстой или Достоевский. Но Тарковский настаивал на своем, утверждая, что «перевод — это гораздо более серьезная проблема, чем об этом принято думать. Поэтому, не умея проникнуть друг в друга с помощью языка, мы должны тем не менее учиться любить и понимать друг друга как-то иначе»…

На этом конференция вроде бы заканчивалась, но тут кто-то попросил Андрея дать совет, как быть счастливым. Об этом прекрасно пишет Занусси в своих воспоминаниях о Тарковском, которые я уже цитировала: «Кто-то из молодых людей слышал то, что Тарковский говорил об искусстве, о призвании художника, о назначении человека, сразу же увидел в нем гуру (а потребность в гуру очень сильна в Америке) и простодушно вопросил: „Мистер Тарковский, а что я должен делать, чтобы быть счастливым?“ Вопрос этот, по американским понятиям, вполне обычен, но для Андрея он был просто ошеломляющим. Он прервал меня и спросил: „Чего этот человек хочет? Почему он задает такие глупые вопросы?“…»

А затем Занусси замечательно точно объясняет до какой степени противоположными и мало доступными друг другу оказались ментальность даже тяготеющих к искусству американцев и русского художника Тарковского. Мне тоже запомнилось, что непонимание становилось тотальным.

Андрей не мог, не умел отвечать своему собеседнику просто и безыскусно. Вместо этого последовал обычный излюбленный монолог Андрея о том, что человек рожден «вовсе не для счастья, как птица для полета». Американцы, естественно, понятия не имели не только о Мандельштаме или Ахматовой, но и о Короленко тоже, тем более о социально-культурологической нагруженности этой цитаты, лишенной для них всякого контекста. Более того Андрей настаивал на своей правде в стране, где главным героем провозглашен «self made man», и убеждал в том, ссылаясь на Книгу Иова, что человек рожден для страдания, чтобы сгореть, как свеча!