Тарковский и я. Дневник пионерки

Не знаю, что думал себе Андрей прежде, когда женился на своей сокурснице Ирме Рауш, как я уже заметила, женщине интеллектуальной, с амбициями совершенно другого рода. Я слышала, что она пользовалась большим успехом в институте, и Андрей добивался ее тогда с немалым трудом. Надо при этом заметить, что они поженились и начинали свой общий путь вместе, когда Андрею еще только предстояло стать знаменитым Тарковским, то есть в их браке не было расчета.

Очень смешно, но Лариса уверяла, что ее любовь к Андрею так бескорыстна; «Ах, Олька, какая мне разница, кто он… даже лучше, если бы он был дворником… было бы проще, и он, действительно, принадлежал бы только мне… без этой бесконечной борьбы». Ах, бедная Лариса!

Когда я узнала Тарковского, он был уже рядом с ней, отбегая на поводке разной длины. При этом он исповедовал благоговейное отношение к женщине, способной отказаться от самой себя ради своего мужа и семьи. Лариса прекрасно умела вписаться в этот образ, сотканный ею для дураков вроде нас, любителей провинциальной сцены. Этакая кроткая, смиренная, всепрощающая хранительница семейного очага. Все остальное как будто бы побоку, объявленное самим Тарковским от лукавого. Эволюцию именно этой идеи, пережитой вместе с Ларисой и олицетворявшей, по его «придумке», только безраздельную и бескорыстную любовь, хранят его фильмы.

Так или иначе, нравится это нам или нет, но недюжинным женским чутьем Лариса точно ухватила, поддержала и развила то, что Андрею было нужно, точно следуя во имя его завоевания, предначертанному ей образу. Ясно одно, что, будучи большим художником, Андрей был негодным психологом, не замечая всех тех «переборов» и «нажимов», которые почему-то сразу были определены моим отцом, как нестерпимая «фальшь»…

Сурков недоумевал только по другому поводу: «почему Ларисе понадобился именно Тарковский, а не какой-нибудь генерал-полковник?» Хотя кое-какие дополнительные соображения у него возникали по этому поводу, но об этом тоже позже. А пока Лариса полностью вписывалась в созданный Андреем образ русской женщины. Она окружила его повышенным вниманием, и все мы радостно не подыгрывали, а искренне, на полной выкладке, плясали под ее дудку.

Они так возвышено продолжали всегда называть друг друга только на «вы». А когда она называла его «Андрюшей» или «Андрюшенькой», то Андрей вторил ей не только «Ларисой, Ларочкой», но, глядишь, и «Ларисой Павловной»… Ну, чем вам не Гоголь? Только последние годы в Италии у него несколько раз проскользнуло «ты» в обращении к жене…

Хотя можно, конечно, объяснить «вы» без насмешки и иначе. «Вы», наверное, вошло у них в обращение поначалу еще со съемочной площадки, когда отношения приходилось скрывать. Но потом сохранившееся «вы» создавало определенную дистанцию, дополнительный пиетет, некоторую старомодную церемонность. Так что хоть круть-верть, хоть верть-круть, но «всякая форма содержательна» — надобно только это содержание ухватить!

Правда состоит в том, что вся последующая жизнь Ларисы с Тарковским никогда не стала взаимоотношением двух равных партнеров, хотя положения их менялись. Уже тогда в деревне мы ожидали вместе с Ларисой приезда не просто самого горячего ее возлюбленного, но «господина».

Сейчас я даже не могу вообразить Тарковского без Ларисы. Однако, мне кажется, что без нее он был бы во многом другим, другой была бы биография и совершенно другими были бы его фильмы. Можно проследить, как вписывалось в них все, что было связано с Ларисой. Но никому неизвестно: то ли вылепила она его именно таким по случайному стечению обстоятельств, то ли на самом деле он нашел в ней на самом деле предназначенную ему изначала свою собственную судьбу? Мне тем более трудно судить, так как будучи другом семьи, я наблюдала его в разных ситуациях, но всегда, как говорится, на их территории, то есть в кругу домашних и близких. Мне известны, конечно, некоторые перманентно повторявшиеся периоды его более или менее длительных «исходов» из семьи, но всегда только в Ларисиной интерпретации…

Всякое простое человеческое проявление Тарковского, не осененное печатью его гениальности, навсегда оставалось в памяти. Вот один смешной случай такого рода.

Как я уже заметила выше, Сережа Найденов, молодой племянник Ларисы Павловны, влюбился в меня в то лето пускай не на берегу «колдовского озера», но на берегу ставшей для всех нас «колдовской» реки Пары. Дело близилось уже к моему отъезду из Авдотьинки, когда, подавшись, наконец, общей «колдовской» атмосфере, в которой было «столько любви», мы с Сережей тоже, выйдя с верандочки Тарковских далеко за полночь и позабыв о моей несостоявшейся московской любви, присели на завалинку у спящего дома тети Сани, да и процеловались с ним, не мудрствуя более лукаво, от души и до рассвета…