Отдыхал я недолго, хриплое дыхание друга не давало времени на перекуры. Уже скоро я стоял на коленях на берегу ручья и мочил там свою майку. Потом я поспешил к Патрику, с трудом разжал его зубы и выдавил всю воду, которой была пропитана майка, ему в рот. Конечно, коктейль не из приятных, но вода поможет вывести яд из организма. Так, по крайней мере, в теории…
Никакого другого лечения я предложить не мог. Хотя… Я взял майку, протёр рану, оставленную паучьим жалом и пространство вокруг неё. Потом снова намочил майку и выжал на рану остатки воды.
Ночь прошла в хлопотах. Пат весь горел, я бессчётное число раз бегал на берег ручья, чтобы смочить майку, давал Пату пить и промывал рану. Пришлось много раз полоскать майку, чтобы яд не попал в желудок. Во время этих хлопот я протоптал тропинку, хорошо видимую даже во тьме. Костёр горел всю ночь, я несколько раз выходил в лес, чтобы набрать сучьев. В колеблющемся свете огня было видно, как заострились черты лица О'Доннела. Под утро дыхание Патрика выровнялось, жар, кажется, спал, и я смог задремать. Проснулся я оттого, что Пат звал меня.
– Серж… Серёга…
– А… – очнулся я. – Пат! Как ты себя чувствуешь?
– Бывало и лучше, – тихо ответил он. – Где мы?
– У бакена… Я перепрограммировал его, теперь он передаёт сигнал SOS. Нас спасут…
– Молодец… Я был уверен, ты справишься, – прошептал Пат.
– Подумаешь… Мы на Фароне с ребятами и не такие дела мутили. А перепрограммировать бакен – плёвое дело.
– А паук? – вспомнил О'Доннел.
– Убил я его, он там, в пещере остался, – заверил я. – Не думай о нём.
Пат не ответил, я решил, что он снова отключился, но тут он внезапно спросил:
– Как зовут твою жену?
– Жену? – удивился я. – Галка. Вернее Гала. Гала Градова, в девичестве – Бойдд.
– Гала… – хрипло повторил Патрик. – Хорошее имя… Назови планету Гала.
С рассветом стало ясно, что улучшение оказалось временным. Патрику не стало легче, с первыми лучами светила он опять впал в беспамятство. Снова страшное хрипение сотрясало его грудь, веки набрякли, а жёлтый цвет растёкся по лицу. Я потрогал его лоб и отдёрнул руку. Лоб был неожиданно холодным… Видимо, болезнь Патрика вступала в новую стадию.
Я не знал что делать, лишь бегал к ручью и мочил там майку, которая от такого использования превратилась в тряпку. Я льстил себя мыслью, будто помогаю Патрику, но вполне могло статься, что убиваю его. Я боялся думать об этом, но опять и опять эта ужасная мысль приходила мне в голову. Бросить всё и пустить лечение на самотёк я не мог, но и чем помочь реально, тоже не знал. Оставалось, надеяться, что моё промывание хотя бы не навредит.
День выдался особенно жарким, местное солнце нещадно палило с небес. Когда мы шли к бакену, жара не так чувствовалась, сейчас же она стала просто нестерпима. Я стал опасаться, что это может 'добить' моего друга. В который раз пригодился тесак Патрика. С его помощью я соорудил шалаш. Убежище получилось неказистым, но просторным, там хватило места и мне. Ветер свободно гулял внутри, но от палящего зноя шалаш спасал неплохо.
Птицы орали в лесу, желтоватые облака парили в зените, я сидел рядом с хрипящим Патриком и думал, увидит ли он следующий рассвет?
У меня не было друзей. Приятелей всегда хватало, а вот друзей – не было. Я не очень-то переживал по этому поводу. От забот меня спасало высокое положение отца, а для совместных развлечений приятели вполне подходили. Я встретил друга, когда не ожидал и когда он был мне нужен более всего. Сильнее всего меня угнетало собственное бессилие. Будь жив Зяблик, я вызвал бы его, даже со сломанными движками живчик постарался бы добраться на мой зов. Живой корабль по-другому не может… Там внутри имелся кибердок с набором лечебных программ. На худой конец, можно погрузить больного в стазис, а самому терпеливо дожидаться службы 'Коспас'. Но Зяблик умер, а помощь может и не придти…
В таких мрачных размышлениях прошёл остаток дня. К вечеру стало ясно, что Патрик умирает – дыхание его стало тяжелее, судороги начали выгибать тело жёсткими изломами, снова появился жар. Я возобновил челночные рейсы к ручью, но в рот О'Доннелу воды больше не лил, просто смачивал тряпку на лбу и старался унять судороги.
Когда изумрудный закат сменился малахитовыми сумерками, я впал в отчаяние. Я ничем больше не мог помочь другу, просто слушал его прерывистое дыхание, странно похожее на звук сломанного пневматического привода. Мне хотелось плакать, но я сдерживался, и лишь шептал. Не знаю, можно ли это назвать молитвой, но желание моё было понятно – я не хотел, чтобы Пат умер.
На небо выкатилась местная розовая луна. Вокруг её диска звёзды выглядели тусклыми, а дальше складывались в незнакомые созвездия. Лес издавал таинственные звуки, но я так внимательно прислушивался к хриплому дыханию Пата, что пропустил новую ноту в ночной симфонии. Звук, раздавшийся над лесом, я знал. Это был рокот планетарных двигателей… Сюда садился корабль.