Таша

— Это еще что-о? Вот погоди, как зубы у мальца полезут, вот тогда самое веселье и настанет. Они знаешь, как прихватывают, когда голодные? Вот какой герой! Как присосался-то?! И к другой титьке сейчас приложим, пусть работает… ай же, сокол ты мой! Ай, же ж, умница ты моя! — ворковала она над нами. И у меня прошло все зло на нее, вся обида. Если все так, как она сказала, то еще мало била, нужно было сильнее.

Через всю эту боль, через тревогу за сына, за этими побоями и воплями повитухи словно отошло, скрылось за полосой тумана то, что сталось ночью. Я знала, что Микея нет в живых, но это знание как будто стало старым, привычным, устоявшимся. Сейчас я уже не рвалась рыдать, голосить, рвать кусками душу — просто тихо плакала, глядя на Зоряна. Вытирала ладонью слезы, чтобы не капали на него. На красное личико, на носик пуговкой со странными белыми точечками на нем, на длинные реснички, прикрывающие мутные голубоватые глазки. Потом, когда он уже наелся и мокрый сосок выскользнул из крохотного ротика, его уложили в люльку, а меня напоили теплым молоком и велели спать. И я уснула…

Снился наполовину выкошенный летний луг с высокой травой и цветами. На лугу, под высоким деревом — дом. Не как у нас в степи. У нас строили из самана. Это смешанные вместе, плотно сбитые и высушенные солома, глина и конский навоз. А этот дом был сложен из светлого дерева, крыт плоскими деревянными плашками. У дома колодец, тоже под маленькой крышей. Возле стены у дома лавка. Там сидят двое — Микей и пожилой, даже старый мужик. Они похожи друг на друга. У обоих довольные лица, распахнутые из-за жары рубахи… Из дома слышится женский голос:

— Микеша, сынок! Зорян! Идите, кормить буду — готово у меня. Жарко как… — вышла и стала на пороге худощавая пожилая женщина, — хватит вам на сегодня… докосите завтра поутру, по росе. И сгребать сегодня не будем — пускай привянет, уляжется…

Мужики степенно встали с лавки, подошли и умылись у колодца, о чем-то переговариваясь. Потом пошли к дому, а Микей вдруг замер, зябко повел плечами и оглянулся. Поискал глазами и нашел… меня, расцвел лицом, выдохнул:

— Ненаглядная моя… помнишь меня… Спасибо, что дала увидеть себя еще разок… солнышко ясное…

Вглядывался жадно в мое лицо, тянулся ко мне, вбирал взглядом в себя мой облик… Потихоньку и его, и дом с лугом затянуло туманом. Поначалу жиденьким, а потом все более плотным — за которым вскоре не стало видно совсем ничего.

На следующий день у нас были гости — приехал Мастер. Очевидно, на дворе еще выслушал повитуху и Славну. А когда увидел еще и мои ободранные косы, похоже, что его терпение совсем сошло на нет. И я опять слушала, что обо мне думают. Если он хотел испугать меня, то тут очень сильно ошибся. После повитухи мне уже никто не был страшен, уж он-то точно. Я послушала-послушала его и сказала:

— Микей погиб. Прощался со мной вчера, отпустила я его. Сына он назвал Зоряном. А косы обрезала потому, что он так просил. Только так мы и смогли расстаться… и да — если бы он тогда руку попросил отрезать, я бы и ее отрезала… хотя сейчас уже подумала бы… но и то…

— Стало быть, ты и сама теперь понимаешь, что дурь сотворила? — кряхтел виновато Мастер.

— Я сделала то, что должна была. Вы знали про него? — спросила дрожащим голосом, боясь расплакаться.

— От тебя в первый раз слышу. В тихое место они шли, простая служба на спокойной границе… да и не время еще — не могли они дойти до места, не успели бы. Узнаю…

Я побуду тут немного, помогу, подлечу тебя, чтобы быстрее на ноги встала. Потом заберу с собой. Будешь жить у меня в доме. Семьи у меня нет, кухарка раз в день приходит да соседская дочка убирается. Твоего согласия не спрашиваю, подумаешь хорошо — сама поймешь, что так надо.

— Кому это надо?

— Тебе в первую очередь. Учиться тебе нужно. Ты грамоту и ту слабо знаешь, я интересовался, как вас учили. А знать тебе нужно многое — про устройство нашего государства, всего мира. Про соседей наших — хороших и плохих. Нужно чтобы конская спина домом родным для тебя стала. Нужно с людьми научиться говорить, не пряча глаза и не щулясь. Одеваться научишься, как горожанка. Чему еще там? Танцам, манерам, на каблучках ходить…

— А это мне зачем? — тихо удивилась я.

— Я тебя на государственную службу беру — говорил же. Со всеми вытекающими отсюда — денежным довольством, снаряжением… одежкой, то есть… но и службу с тебя спрошу, как положено. А потому ты должна уметь все. Немного подождем, пока сынка не так часто к груди прикладывать станешь, и начнем потихоньку учиться.

Помолчал, пристально вгляделся в меня и жестко добавил, уже не жалея, повторяя и утверждая то, что говорил уже когда-то: