Таша

Схватила клок своих волос и хотела срезать, искала глазами лезвие, но над костром уже простерлась рука ведуна, истекающая кровью. Она щедро лилась с ладони и громко шипела в огне, который ласкал и обнимал его кровоточащую руку. Потихоньку вокруг стало тихо и пусто, а я вдруг вспомнила:

— А пленники?! Где они?

— Там, — показал Тарус в небо, вытирая от крови руку с закрывшейся уже раной. — Ты только что отпустила их. Не вини себя, ты и не могла… это просто чудо, что мы спаслись возле тебя.

— Ко-онь! Конюшка-а! — позвала я настоящего их спасителя и не услышала ответа. Повернулась к ведуну и спросила: — Это что — все?

— Не знаю, — сказал ведун, укутывая меня, застегивая распахнутую бекешу.

— Ушел — значит так нужно. Значит, уже можно было. Ты что — хотела держать его силком? Не хотела… Нужно найти нам обувку, одежду — у тебя посинели ноги, Таша. Ты разве не видишь? — протянул он руку и подал мне на раскрытой ладони мохнатый тающий комочек. — Это снежинки… пошел первый снег…

Глава 24

Это не было похоже на первый снег… Видела я первый… Утром встанешь, а на земле длинными языками, белыми потеками — сухая снежная крошка. Колючая… Только и того, что холодная да белая.

Или иначе — сырой белый покров, такой тонкий, что под ним угадывается каждый бугорок и травинка. Этот истаивал сразу же, как только переставал падать с неба. Но все одно — после долгой осенней слякоти любой снег был праздником. А уж такой, как нынче… целые комки слипшихся снежинок, тихо опускающихся с сизых туч безо всякого ветра. Любоваться бы ими, ловить руками, хватать губами холодный белый пух…

А перед глазами стоит, как тихо покрывает он тела в степи у нас за спинами, как хоронит под собой выпученные в страхе глаза… раскинутые детские ручки…

Кто бы да рассказал мне раньше — как же страшны… как почти невыносимы муки совести! Как эта мука гнилыми зубами пережевывает душу, не давая покоя, не давая забыть, уснуть… положить кусок в рот.

— Не вернусь в степи, даже если смертью грозить будут, — бормотала я, когда смогла влить в себя только несколько глотков пустого кипятку.

— Считай — я с тобой, — угрюмо поддержал меня ведун. Мы отошли на самый край стоянки, нашли не перевернутый котел с кипящей водой. Еще тогда, как только я отпустила души, Тарус усадил меня там и чем-то укрыл. А потом они ушли — нужно было запастись всем необходимым в дорогу. Я почти не следила за тем, что теперь делалось. Я вызывала для себя одни видения, а перед глазами стояли другие… и не только дети. Народ… почти целый народ… Сколько их лежит сейчас за моей спиной — тысяча, две, три, десять? Сильные, здоровые мужики — хребет, основа государства… Что без них оставшиеся где-то там жены и дети… опять дети…

Знала бы, что так случится, опять пошла бы на это? Я всего лишь хотела убрать самого главного… всего лишь обезглавить войско. Увидев уже их вождя, знаю, что этого хватило бы. Хотела убить его и на кого еще станет сил… пока не убьют меня. Хотя и теплилась надежда выжить — помнила то видение. Что вырвутся безумные души, заточенные в камне, я ведать не ведала, как и то, что они там были. Но сталось то, что сталось — безумие мести захватило и меня — я помню это! Духовное единение с освобожденными, слияние душ, чувств — радость свободы, сладость мести…! Не стало ума… не стало…

Я сидела, обхватив голову и качаясь, будто сонная.

* * *

Потом мы уехали в степь, не глядя на то, что уже опускались сумерки. Ночевать остановились в балочке, где нас взяли. Степняки не позарились на неприметный с виду маленький шатер, не забрали наши пожитки — спешили исполнить приказ, доставить пленников в свой лагерь.

— Если убрать распорки, оставив одну, а потом выбить и ее, влезем все трое. Шерсть в зубы полезет — ляжешь на бок. Юрас — посередине. Я перевязал его, и сделал все, что смог, но на жале стрелы был яд…

Я будто проснулась, словно раздернули передо мной завесу, за которой я пряталась, оглянулась — Юрас сидел на седле, снятом с лошади. Плечи поникли, волосы закрывали глаза… я дернулась встать. Но Тарус придержал за локоть.

— Поболеет малое время. Я узнал этот яд и…

— Точно будет? Как ты узнал? Какая стрела, когда? — не понимала я — как можно было не заметить, что он ранен? Куда я глядела, о чем думала? И снова кинулась встать, но ведун не пустил, злился от чего-то:

— А ты думала — из-за чего это, со страху? Я перевязал его. Но нам всем нужно отдохнуть, поспать. Ты будешь есть?

— Не могу… перед глазами стоит…

— Переживешь! Бывало и хуже… Если шить человеческое тело, заправляя кишки в…

— Ты лекарь… привык к людским страданиям, но это мертвые дети и…

— Ты тоже лекарь, Таша, — сказал он со злом. И я оторвала глаза от Юраса и посмотрела на него.

— От тебя просто несет глупой, придурастой фэйри, Таш-ша, — шипел он, видно, чтобы не услышал Юрас.