Таша

— Твой кокон слепит, стоит перейти на тайное зрение. Ты опять тупая курица, жалеющая и оправдывающая всех, даже врагов? Только оправдываешь почему-то не тех. Тогда от тебя один толк — лечи своим светом. Ложись рядом с ним и грей — возле тебя ему станет легче, уйдет боль и сон будет спокойным. В шатер! Через не хочу и не могу! Живо!

Я поползла, не понимая, что такого случилось, что он бесится? Что мелет? Не мог же он читать мою совесть… или мог? Про такое Мастер не рассказывал.

Тарус помог Юрасу и тот почти упал возле меня на меховую подстилку. Следом влез Тарус, уложил его на здоровый бок и выбил последнюю подпорку. Стенки осели и мы слезли друг с друга — шатер стал ниже и просторнее. Ведун подломил одну из подпорок и укрепил ее в головах. Насунул на всех троих незнакомую накидку, подбитую мягким коротким мехом, и улегся сам.

— Все… сил нет. Спим. Не бойся, не помешает никто… все волки… там… — затихал его голос и вскоре он уже спал — дышал спокойно и глубоко. Юрас вздрагивал, тихо стонал и дышал легко и часто. Я обняла его крепче, стараясь не потревожить предплечье. На них с Тарусом была надета незнакомая одежда… Как я просмотрела и это, придурастая фэйри…? Что он хотел сказать? Что мой кокон опять светится, как до встречи со Строгом? Я отпустила, вырвала, выжгла из себя все, что затемняло мой свет, а заодно меняло меня? Я сейчас снова…? Жалею степняков? А ведь это правда… Правда? С ума сойти…

Я немного подсунулась вверх и положила голову Юраса себе на плечо, положила руку на его волосы, провела по ним… Они были жесткими от пота и пахли вонючим дымом, но я все гладила его по голове, надеясь, что ведун сказал правду и я помогаю. Он понемногу затих и задышал, как и Тарус — глубоко и спокойно. Я прижалась щекой к его волосам, чувствуя, как расслабляются мышцы, понемногу согреваются ноги. И щемило сердце от счастья, что он живой. Стала засыпать сама, и думалось спокойно и умиротворенно — мой… такой мой…

Где-то выли волки… по стенке шатра прошелся порыв ветра, швырнув снежный заряд на жесткую, провощенную ткань наружного покрова. По шатру уверенно зашелестел привычный для степи снег — сухой, колючий…

* * *

Ночь… день и еще ночь. Это было трудно, но не тяжко. Больше всех досталось Тарусу. Ему пришлось вернуться за еще одним шатром и едой для лошадей, за попонами, чтобы прикрыть их от холода. Без них мы пропали бы — пешими из степи не выйти.

Я давила в себе страх и жалость к нему. Хотелось вцепиться и не отпустить никуда — там, куда он собрался, было смертельно опасно. Казалось, что в то место со всех самых дальних уголков степи на большой пир собрались волки. Когда ветер налетал со стороны бывшего вражьего стана, мы слышали их вой, особенно жуткий ночами. Провожая ведуна, не сдержалась — заплакала. Он утешал меня, упрямо уходя туда, куда было нужно:

— Они не нападут на меня — уже не голодные.

Я затрясла головой и постаралась не думать вообще. Нашла себе работу — поила и обихаживала лошадь. Заглянула к Юрасу спросить — не нужно ли чего, но он не отзывался — спал. К вечеру Тарус вернулся. Сильный снегопад прошел — его вместе с тучами потянуло в сторону от нас. Выяснилось и стало уже уверенно подмораживать. Ночью на очистившееся от темной хмари небо высыпали холодные колючие звезды. Спать мы ушли по команде Таруса, а то я бы посидела подольше и поглядела на рисованные ими на черном бархате небосвода узоры. Это было красиво и отчего-то страшно.

В том небольшом чужом шатре, что он приволок, мы отсиживались днем, выскакивая наружу только по делу. Нужно было натопить воды из снега себе и лошадям, взглянуть на Юраса, который вылезал из мехового шатра только справить нужду. Тарус подхватывал его, давал повиснуть на себе и уводил, а я грела воду, чтобы напоить его, пока не уснул. Готовить еду было не в чем, но мы понемногу разогревали ту, что ведун привез из вражьего стана. Это была каша с мясом из белой крупы в плотном ворочке, затянутом шнурком. В железной мисочке, добавив снега, я грела ее на скудном костерке — дрова берегли.

Это все было не так трудно — терпимо. Я знала, что скоро — как только Юрасу станет немного легче, мы выедем отсюда. Тяжко и непонятно было другое — он не говорил со мной и даже не глядел на меня. Я вначале списывала все на слабость от ранения и яда. Не лезла и не мешала. Тарус справлялся с ним сам — кормил, перевязывал, лечил руками и снадобьем, что кидал в гретую мною, закипевшую воду.

Но когда мы, наконец, тронулись в путь, а Юрас, которому точно стало лучше, так и не сказал мне ни слова, я забеспокоилась. Поглядывала на него, заглядывала в глаза Тарусу — что сталось, что поменялось вдруг между всеми нами? То, что я теперь снова фэйри? Так даже я не чую разницы, что же мешает им сейчас? Мы вместе пережили такое… Так что же я натворила, а может — чего не сделала, что должна была? Или вся правда в том, что я сейчас просто знатная кухарка и садовница — и только? Еще ведун что-то говорил про лекарку… но все равно уже не могущественная ведунья с войском из неприкаянных душ.