Таша

Степняки… такое придумать… никому из наших в голову не пришло бы — другое мышление, другие понятия о воинской чести. А вот они смогли и придумали этот яд… Долго ли сохранит силу духа даже легко раненный воин, сражаясь в мокрых штанах, а то и обгадившись? Этот яд травит до смерти, но не сразу. Сразу он расслабляет тело. Ты не увидела, не поняла тогда, но он же не знает об этом… Беспомощный, связанный, избитый, а потом и вовсе запредельное — обмочиться… умирая от яда, пряча мокрое исподнее… на глазах у той, кого хотел завоевать, заставить полюбить себя, перед которой гарцевал жеребцом… Это страшное унижение, немыслимое! Он бы, наверное, выбрал смерть — будь выбор. Я вот сейчас уже не говорю, что это умно… но если бы со мной такое в молодости…

— Дуболомы хреновы! Да чтоб вам! — сорвалась я в рыдания, — дурни проклятые! Да он спас мне жизнь! А если бы со мной так? Тоже бросил бы?

— Выхаживал бы, обмыл бережно… страшное дело — любовь пополам с дикой виной за…

— Да за что?!

— Что не уберег, что допустил до…

Я ругнулась так грязно, что ведун потерянно умолк. А я завершила уже спокойнее:

— Да пропади оно все пропадом. Не Зорян бы — ни дня бы тут не осталась, ушла бы в леса, чтобы никого вокруг. Я такой дури еще не слыхала, а только чую, что мне открылась только малая часть ее. Пускай живет с этим. Я не буду никому навязываться, ни к кому лезть, пускай лелеет свой «позор» хоть и всю жизнь. Будь причина серьезной боролась бы за него. А к этой же дури… я даже не знаю, как подступиться.

Замерший было ведун отмер, покрутил головой.

— Ну… хоть не довлеет в тебе это… слезливое. Не придется выбивать и выколачивать из тебя, — и заговорил возмущенно: — Ты где научилась этому, фэйри? Да что ж ты за фэйри такая? Кто обучил тебя таким срамным словам, кто позволил кинуть их в отца?

— Я не в вас… — глухо оправдывалась я, — я в них — тупых мужиков. Простите, отец. Больше никогда… В Зеленой Балке сосед часто гонял жену… слышно было.

— Горе ты мое… Зорян хнычет, слышишь? Иди… жду вас.

Мы поели… я кормила сына, переговаривалась о чем-то незначительном с отцом… я давно уже считала его им… Все было так привычно, уже так много раз повторено… Я дома, среди тех единственных, кому доверяю, считаю своими родными…

И хлоп…! В голове будто что-то щелкнуло и приоткрылось… будто я долгое время хотела вспомнить, а мне все не удавалось. И вот… вспомнилось. Взглянула на Мастера — он кусочком хлеба снимал с тарелки остатки еды. По этому всегда можно было узнать того, кто половину жизни не вылезал из походов. Кто привык, даже имея скудный запас воды, держать походную миску в чистоте. Теперь я знала об этом — у меня появился новый опыт. А многое я знала и до этого, вот только сообразила с опозданием.

— Он не считает меня родным человеком… не доверяет. Я не та, кому можно принести свои боль и стыд, открыть раны и увечья. Я чужая ему, так же? Все дело в этом.

— А ты хоть как-то дала ему понять, что это не так? Кроме того, что гнала от себя, не давая сказать слова? — согласно кивнув, ответил отец.

— Я сама только-только поверила в это. Даже подумала всего один раз… лишь в мыслях назвала своим, — прошептала я, вздохнула и продолжила:

— У нас, в Зеленой Балке, самой счастливой была одна семья… Они жили через дом от нас — еще не старые. Уже после того, как он взял Секлету женой, его укусил паук — за ухом. И лицо страшно перекосило… страшно… На него нельзя было глядеть без содрогания. Но они так и остались самой счастливой парой в поселении. А еще я знаю, что домой возвращаются порубанными и изувеченными — без рук и ног, со страшными шрамами от вражьих клинков… И не думают — а не встретят ли их с гадливой усмешкой? Верят… А он не захотел принести ко мне на излечение даже свою поруганную гордость. Не верил мне.

— Без духовной близости, которой еще нет, да — не смог принести. А то могли бы просто посмеяться над этим вместе, порадоваться тому, что выжил. Но не с тобой, а с близким ему человеком. Ты же упорно не хотела становиться им. Так какого доверия требуешь? А вот про веру… он поверил тебе, доверив свою жизнь, разрешив рисковать твоей. Что ты все время судишь по себе? Попробуй хоть раз взглянуть на все его глазами. Вот с его стороны? Кто ты и что? Что хорошего он видел от тебя, кроме того, что ты сохранила его сына?

— Не про то я сейчас… и не считаю себя правой во всем. Я готова была… я хотела и чуяла его своим. Но я понимаю — о чем вы. Он не знал, я не дала понять… но я просто не успела!

— Так он и не знает до сих пор. И, скорее всего, считает, что теперь у него вовсе нету надежды. Хотя… сколько прошло — пять дней, седьмица? Он оправлялся от ран, у него служба, дочка. Дай всему время. А еще — нужно говорить… просто говорить, чтобы понять один другого.