Татарская пустыня

— Прекрасная идея, — сказал Дрого, чувствуя, как к горлу подкатывает ком горечи. — В Голландии, я слышал, это лучшее время года. Говорят, там целые поля цветущих тюльпанов.

— Да, сейчас там, должно быть, замечательно, — согласилась Мария.

— Вместо хлеба голландцы выращивают розы, — продолжал Джованни слегка изменившимся голосом, — везде одни розы, а над ними ветряные мельницы, такие яркие, свежевыкрашенные…

— Свежевыкрашенные? — переспросила Мария, уже расслышав насмешку в его голосе. — Как это?

— Так говорят, — ответил Джованни. — Да я и сам где-то читал.

Солнечная полоска проползла через весь ковер и уже поднималась по резной тумбе письменного стола. День клонился к вечеру, звуки фортепьяно стали глуше, какая-то птица за садом завела свою одинокую песню. Дрого смотрел на решетку камина — точно такая же была и в крепости. Это сходство несколько его утешило, словно он убедился, что и город, и крепость в конечном счете один и тот же мир с одним и тем же жизненным укладом. Однако, кроме решетки, ничего общего Дрого больше не нашел.

— Да, должно быть, это красиво, — сказала Мария, опустив глаза. — Но теперь, когда надо уже ехать, у меня пропала охота.

— Чепуха, так всегда бывает в последний момент: собирать вещи в дорогу — дело нудное, — сказал Дрого, притворившись, будто не понял ее намека на душевные переживания.

— Да нет, я не из-за сборов, вовсе нет…

Тут бы всего одно слово, одна обыкновенная фраза, показывающая, что отъезд девушки его огорчает, что он просит ее остаться. Но Дрого не хотел ни о чем ее просить, сейчас он и впрямь был не способен на это, ибо чувствовал, что сказал бы неправду. И потому он умолк, изобразив на лице ничего не значащую улыбку.

— А не выйти ли нам в сад? — предложила наконец Мария, не зная, что сказать еще. — Солнце уже, наверно, село.

Они поднялись. Мария замолчала, словно ждала, когда заговорит Дрого, и по ее взгляду при желании можно было угадать, что любовь еще не совсем угасла. Но при виде сада мысли Джованни унеслись к скудным лугам, окружавшим крепость: там тоже скоро станет тепло и травка начнет храбро пробиваться между камнями. Наверно, именно в эту пору сотни лет назад крепость осадили татарские орды.

— Как тепло, — сказал Дрого, — а ведь еще только апрель. Вот увидишь, скоро снова польют дожди.

Так он и сказал, а Мария растерянно улыбнулась и ответила бесцветным голосом:

— Да, действительно очень жарко.

И оба поняли, что все кончено. Теперь они снова далеки друг от друга, и между ними — пустота, тщетно они тянули друг к другу руки: эта пропасть с каждой минутой увеличивалась.

Дрого понимал, что еще любит Марию, любит ее мир, но все, что наполняло его ту, прежнюю жизнь, теперь отдалилось. Этот мир принадлежал уже другим, его место там занято. Он теперь наблюдал за ним извне, хотя и не без сожаления, но вернуться ему было трудно: новые лица, новые привычки, шутки, обороты речи, к которым он не привык. Это уже не его жизнь, он пошел по другому пути, возвращаться назад глупо и бессмысленно.

Поскольку Франческо все не шел, Дрого и Мария попрощались с преувеличенной сердечностью, при этом каждый старался не выдать своих мыслей. Мария крепко пожала ему руку, глядя прямо в глаза. Возможно, этот взгляд призывал его не уезжать вот так, не винить ее, попытаться еще спасти то, что кажется потерянным?

Он тоже пристально посмотрел на нее и сказал:

— До свидания. Думаю, до твоего отъезда мы еще увидимся.

И ушел не оглядываясь, по-военному чеканя шаг, по дорожке, ведущей к воротам, — только галька заскрипела у него под ногами.

XX

Четырех лет службы в крепости обычно было достаточно для перевода в другое место, но Дрого, опасаясь назначения в какой-нибудь дальний гарнизон и надеясь остаться в своем городе, решил добиться приема у командира дивизии. А главное — на этом настаивала мама. Надо действовать самому, говорила она, если не хочешь, чтобы о тебе позабыли, никто не станет ни с того ни с сего заботиться о Джованни, и, если он сам ничего не предпримет, его скорее всего опять ушлют куда-нибудь на границу, в захолустье. И мама пустила в ход все свои связи, чтобы генерал принял Джованни благосклонно.

Генерал сидел в своем огромном кабинете за большим письменным столом и курил сигару. Был обычный день, кажется, даже дождливый, а может, просто пасмурный. Старичок генерал добродушно воззрился в монокль на лейтенанта Дрого.

— Я хотел вас видеть, — первым заговорил он, словно сам был инициатором этой встречи, — чтобы узнать, как дела там, наверху. У Филиморе все в порядке?

— Когда я уезжал, господин полковник чувствовал себя прекрасно, ваше превосходительство, — ответил Дрого.

Генерал помолчал. Затем, по-отечески покачав головой, заметил:

— Доставили же вы нам хлопот со своей крепостью! Н-да… я имею в виду разметку границы. История с этим лейтенантом, как бишь его… вызвала большое неудовольствие его высочества.

Дрого не знал, что ответить.

— Да, так вот с этим лейтенантом… — продолжал свой монолог генерал, — как его фамилия? Ардуино, кажется?

— Ангустина, ваше превосходительство.