Татьяна

В Татьяне мгновенно вспыхнули старые обиды. Захотелось влепить отцу хлесткую пощечину и не одну и закричать: «Видишь, как ты ошибался! Видишь, как ты все испортил своими предрассудками и глупыми представлениями о жизни! Пожалел теперь, когда уже поздно?!». Хотелось швырнуть в него что-нибудь тяжелое, но хрупкое, чтобы оно так же разбилось об отца, как ее сердце год назад.

– Прости, Куколка, – тихо вымолвил он, опустив голову, будто готовился к плахе.

Татьяна сжалась, обхватив себя руками, и отвернулась к окну, показывая всем видом, что не хочет продолжать этот разговор. Отец еще минуту смотрел на нее, тщетно ожидая продолжения, но, поняв, что дочь уже замкнулась в себе, пожелал спокойной ночи и закрыл дверь снаружи.

Лежа в постели, она долго смотрела на две половины себя: холодную и безжизненную керамическую балерину, будто потрескавшуюся, и теплую и жизнерадостную девушку в развевающемся платье, написанную яркими красками. Даже живописная часть девушки не походила на Татьяну, была слишком красива по сравнению с оригиналом. Она и не узнала в ней себя изначально, когда увидела картину в первый раз. Только теперь стала подмечать отдельные схожие детали. Вадим очень четко передал ее трансформацию, которую Татьяна до первого взгляда на это изображение, не осознавала. Она, действительно, до встречи с ним словно и не жила, а, как керамическая кукла, совершала механические действия без души и страсти, но после встречи с ним расцвела, как подсолнух. А теперь опять увядала от тоски по нему. Сердце словно защемили тисками. Три буквы, что имелись на картине в нижнем правом углу, отпечатавшиеся теперь и на ее теле, снова зачесались и прорезались легкой болью. Сделав несколько глубоких вздохов, она закрыла глаза и заснула.

Глава 5. Сказки

Татьяна проспала до самого вечера. Да и потом, когда проснулась, валялась еще полтора часа в постели, наблюдая за недвижимой балериной на картине, которая была изображена так динамично, что казалось, вот-вот закончит начатый поворот. Отец с Дмитрием думали, что гостья глубоко спит, поэтому не беспокоили ее. Она слышала их осторожные шаги по квартире и перешептывания в коридоре, но не выходила из комнаты, потому что нуждалась в покое.

Желудок недовольно урчал от нарастающего голода, но Татьяна его игнорировала, отвлекая мозг воспоминаниями о детстве, учебе в академии, проблемах, что ее тогда волновали. Теперь они казались такими незначительными и глупыми, почти вымышленными и не осязаемыми, но тогда каждая представлялась трагедией. Она всегда сильно переживала, когда преподаватели делали ей замечания, будто их одобрение являлось единственной ценной валютой во всем мире. Каждый раз жаловалась об этом отцу, требуя от него ласки и незаслуженных похвал. А после компенсации самооценки продолжала усерднее заниматься, надуваясь от собственной серьезности. Теперь, казалось, ничье одобрение ей не было нужно, но она по привычке его искала у директоров ночных заведений, у Арины, у Адлии и даже у Рыжки, чье мурлыканье постоянно анализировала.

С кровати ее поднял звонок бывшего босса.

– В десять на Гостинке, – быстро отдала приказ Арина.

Получив согласие, она тут же бросила трубку. Татьяна собиралась лениво. На кухне ждала свежеприготовленная еда и счастливый отец с фартуком поверх цветастого платья. Садясь на диван, девушка обежала кухню глазами. Здесь мало что изменилось со времен ее побега, только на пробковой доске добавились новые фотографии – запечатленные моменты из совместных путешествий отца с Дмитрием. На фотографиях оба, по пояс голые, стояли ногами в белом песке на фоне лазурного берега. Лица казались черными от загара и тени, но счастливыми. Татьяна знала, что фотографии были сделаны месяц назад. Отец много и долго рассказывал об их первом совместном отдыхе. Девушка за него порадовалась, потому что отец не брал отпуск уже несколько лет. Максимум, как он мог себе позволить отдохнуть, это съездить на пару-тройку дней на дачу к друзьям вместе с дочерью. Как правило, они возвращались поздно ночью, а наутро отец спозаранку бежал на работу, а Татьяна – в академию.

– Какие у тебя планы? – спросил отец, ставя перед ней глубокую тарелку с сырным супом.

Сухарики он насыпал в отдельную пиалку и приставил рядом. Татьяна сразу опростала ее в суп и начала помешивать столовой ложкой.

– В смысле? – спросила она пространно, концентрируясь на сухарях, утопающих в бежевой густой жиже из сыра, сливок и неизвестно чего еще.

– Ты, кажется, серьезно настроена на открытие бара.

Отец сел напротив и сбоку посмотрел любопытным взглядом.

– Я просто не знаю, что делать, – вздохнула девушка, плюхнув ложку в суп. – У меня нет никакой страсти по жизни, как у тебя пироги.

Она выдавила слабую улыбку. Отец хмыкнул.

– А рисование? Ты же окончила курсы, – сказал он, положив одну руку на другую.

– Этому еще учиться и учиться, – поджала губы Татьяна. – Да и со стажировки я тоже сбежала. Не уверена, что это мое.