Татьяна Тарханова

Игнат остановился у Потанина. К дому председателя потянулись пухляковцы. Всем хотелось посмотреть на земляка, узнать, как живет, не думает ли вернуться в колхоз. И весь день на столе у Тараса шумел самовар, и если не стопку водки, то уж обязательно чашку чаю Игнату надо было выпить с каждым, кто приходил его повидать. Близилась ночь, когда наконец они остались вдвоем с Тарасом. Теперь Игнат понял, что привело его в Пухляки, почему он вернулся туда, откуда несколько лет назад его отправили в ссылку. Да, только здесь он мог решить, как жить ему дальше: остаться в городе или вернуться на землю. Пусть не на свою, но все же на землю, которую знает и с которой связаны лучшие годы его жизни. Нет, даже не за этим он приехал. Не выбирать, где лучше. Его позвала к себе земля, и он приехал, чтобы насовсем вернуться к ней. И потому, о чем бы его ни расспрашивали, о чем бы он ни говорил с земляками, для него самым важным было понять, как они к нему относятся. Настороженно или дружелюбно, поверят ли они ему, что он хочет вернуться в колхоз, или в его возвращении увидят корысть — приехал-де, чтобы вернуть себе дом, а там поминай как звали. Он наблюдал за земляками и видел, что они в свою очередь хотят разгадать его, услышать — гостем на день-другой приехал или навсегда жить на земле. Пухляки принимали своего беглеца. И когда Игнат уже готов был во всеуслышание заявить, что он вступает в колхоз, в последнюю минуту возникали какие-то неосознанные сомнения, и он спрашивал себя: да все ли он взвесил, чтобы принять такое важное решение? А тут еще подумал о комбинате. А имеет ли право он, слесарь-ремонтник, бросить комбинат, когда заново переоборудуются старые цехи? Что скажет ему старик Одинцов? Он ухватился за эту мысль, хотя и понимал, что дело не в комбинате. Есть что-то большое, что вызывает в нем сомнения и боязнь сказать свое решительное слово... И странно, эти сомнения усиливались каждый раз, когда возникал разговор о новой, крепко слаженной колхозной жизни в Пухляках. Игнат в душе ругал себя: надо было сначала все обдумать, а потом приезжать, а то вот сидишь, и ни взад ни вперед... И сам же оправдывался: а как было не приехать?

Когда Тарас и Игнат остались одни, Игнат сказал:

— На работу мне, Тарас, поспевать надо.

— С утра на станцию Мсту пойдет за товаром подвода... А там поездом до Глинска доберешься...

— Можно и так, — согласился Игнат.

Они помолчали, потом Тарас спросил:

— А дальше как думаешь? Может, в Пухляки вернешься?

— Не знаю, — чистосердечно признался Игнат. Но тут же, словно озаренный чем-то увиденным и понятым только им одним, твердо произнес: — Нет, не вернусь я в Пухляки... Не могу.

— Подумай...

— Из деревни уйти нетрудно, а вот назад как вернуться? Ни коровы, ни овцы... Опять же хлеба требуется на год. Да и жинка у меня городская... — Игнат говорил нехотя, устало, понимая, что совсем не это заставило его отказаться от возвращения в деревню... Но открыть душу перед Тарасом он не мог. Кто знает: вот если бы Пухляки были плохим колхозом — тогда, может быть, он остался бы... Всякие есть люди — одним подай яблочко на блюдечке, а другие — хоть озолоти их — не пойдут на готовенькое... Тем более он не может... Вдруг случится что — могут и старое припомнить: «Раскулаченный, высланный, знаем мы вас!» Прав не прав, а этот камушек всяк из-за пазухи вытащить сможет... Нет, прощай, Пухляки.

Игнат вернулся в Глинск вечером. Лизавета бросилась к нему, умоляюще взглянула в глаза:

— Ну, говори! Говори! Что же ты молчишь?

— Не поеду, — ответил он сумрачно и подумал: «А она поняла меня лучше, чем сам себя... Ишь как колхоза испугалась...»

Лизавета обняла Игната и облегченно заплакала.

— Спасибо, Игнатушка. Сгубил бы и себя, и меня. Ну что бы тебя там ждало? Одни попреки...

Она словно читала его мысли и переживала вместе с ним его заботы. Но его собственные мысли, произнесенные другим человеком, вызвали раздражение, и, отстранив Лизавету, не раздеваясь, он прошел через кухню в горницу.

— Хватит глупости-то болтать! — Он сказал это с неприязнью и впервые с пренебрежением подумал о жене: «И то верно, разве с такой бабой можно жить в колхозе?»

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ