Татьянин день

– Может, и не помню. Выходит, ни одного сна в своей жизни я не помню.

Я попыталась представить: как это не видеть сновидений? Каждую ночь проваливаться в черную бездну, а утром возвращаться, как ни в чем не бывало. Если ни разу не видеть сон, тогда переживать особо не о чем – ведь потери нет! Я вспоминала студенческие годы, в которых снам было посвящено много лекций. Наша преподавательница утверждала, что абсолютно все видят сны, даже слепые от рождения люди, незрячие воспринимают звуковые и осязательные ощущения. Человек лишается возможности встречи со сновидениями временно – после стресса, когда нервные клетки получают встряску. А вот лентяи и любители поспать купаются в веренице ярких и красочных картинок – вспомнила я, глядя на Борковскую, будучи уверенной, что этой даме удается проститься с явью абсолютно спокойно и беспрепятственно.

Если быть честной, я бы рада не видеть снов. Мои ночи длинны и беспокойны, видения отрывисты, коротки и бессвязны. Мои сны – жестокое и загадочное отображение действительности, в них я часто блуждаю то по пустынному городу, то по густому зловещему лесу, стараясь найти выход. Повторяющиеся ночные скитания в лабиринте сознания, в которых я страдаю, мучаюсь, отчаиваюсь… В свое время я прочитала огромное количество литературы о том, как регулировать сны, управлять ими, но на практике я проваливалась раз за разом и, устав бороться, оставила бредовую идею заключить перемирие с сонным царством.

Дуня была так тронута проблемой обделенной сновидениями одноклассницы, что смахнув слезу, покатившуюся по щеке, схватила Балю за руку и окрепшим голосом диктора новостей деловито заметила:

– Ну, и, слава богу, что не видишь сны! А то наснится всякой дребени, и не знаешь, потом куда бежать! Я вот когда-то в юности где-то прочитала: если тебе снится, что полощешь белье, то это к слухам о смерти. Не знаю почему, но так боялась увидеть во сне полоскание белья! Всю жизнь боялась. И ведь о смерти слышала! Каждый день ведь убивают!.. А все равно боялась.

– Это фобия, – Борковская в очередной раз удивила присутствием в своем лексиконе замысловатых словечек. – Кто-то боится замкнутых пространств, а кто-то полощущегося белья… У каждого свои страхи.

– А еще… я кипятка боюсь, – прошептала Дуня, воровато озираясь по сторонам. – Страсть как боюсь кипятка. Я даже чай горячий не пью.

– Вот бы сейчас чаю горячего, – оживилась Баля, выпрямив спину и смотря в сторону стойки бара, видимо ожидая увидеть там официантку.

– Кофе экспрессо! – выкрикнула громко Борковская в пустоту зала и весело рассмеялась, ее шутку оценили и остальные Тани. Их смех звенел чисто, как перезвон колокольчиков в красивой симфонии. Они переглядывались и смеялись еще сильнее. Я не могла выдавить даже улыбку.

– Или кок… кок…, – пыталась извлечь звук Дунаева.

– Чего? – вытирая слезы, переспросила Баль, она успокоилась на мгновение и снова захохотала. Ее смех был более низкий в отличие от остальных участниц ансамбля хохотушек, но открытый и заводной. Таня запрокидывала голову назад, после чего наклонялась к столику и хлопала по нему ладонью – этим она очень веселила своих подруг.

– Название… какль… тейлк, – заикалась Дуня.

– Коктейль что ли? – почти успокоившись, спросила Борковская.

Дуня резко перестала смеяться и, опустив взгляд, произнесла еле слышно:

– Ну, да. Молочный. За одиннадцать копеек.

Тани озадаченно переглянулись, после чего судорожно завертели головами по сторонам, будто в кафе была выставка коктейлей.

– Где ты такие цены надыбала? – удивленно спросила Борковская.

– В кафетерии, который был рядом со школой, – растерянно призналась Дунаева.

«Стеклянное заведение, в котором так приятно было тратить копейки!», – вспомнила я. «Стекляшка» – именно так называли между собой местные жители эту точку общепита. Мы так любили в нем бывать! Помимо одиннадцатикопеечного кисловатого с пышной пенкой коктейля там продавали мороженное с тертым орехом или тертым шоколадом. Его подавала толстая продавщица в синем фартуке, она громко ставила алюминиевые креманки на стойку (наверное, поэтому эти посудины были на болтающихся ножках и всегда скособочены), ее заплывшие лицо всегда выражало недовольство, словно кормить людей сладкими вкусностями было для нее страшным наказанием.

– Давно это было, – пригорюнившись, произнесла Баля, видимо тоже купаясь в детских воспоминаниях о пирамидках мороженного, которое выплевывал в креманки огромный гудящий агрегат.

Глава 19 Последняя исповедь

Вдруг я услышала жуткий гул, невыносимо громкий. Я поморщилась и закрыла уши руками, мне казалось, что он проникает в каждую клеточку моего естества в виде маленьких тоненьких иголочек. Тревожило это только меня, Татьяны сидели абсолютно спокойно, будто не слышали этого ужасного звука.

– Слышите музыку? – обеспокоенно встрепенулась Карасева. Она все это время как бы была вне беседы, сидела отрешенно, думая о чем-то своем. Кивала, смеялась, поддакивала подругам, но мысли ее витали где-то далеко-далеко, за периметром этого кафе. – Это та самая песня…