Татьянин день. Иван Шувалов

Пятого февраля карета остановилась у императорского дворца, и Елизавета со слезами на глазах бросилась к отроку, которого увидела впервые. Племянник был небольшого роста, очень бледный и худощавый, с напудренными белокурыми волосами. Всё говорило о том, что он рос слабым и болезненным ребёнком. Да это было понятно — мальчик сначала потерял мать, затем лишился и отца, и воспитание его было отдано в чужие руки.

— Теперь ты дома, ты у себя. — По своему обыкновению, тётя обратилась к нему по-русски, но тут же поняла, что этого языка он не знает, и повторила свои слова по-французски.

Однако по выражению лица застенчивого мальчика, более походящего на забитого и испуганного отрока, она поняла, что и этим языком он владеет не совсем свободно. И тогда перешла на немецкий, посредством которого до ребёнка дошёл смысл сказанного тёткой.

Через пять дней, десятого февраля, было торжественно отпраздновано четырнадцатилетие герцога Голштинского. Тётя надела на него Андреевскую ленту со звездою — высший российский орден, но сам он всё ещё должен был именоваться не великим князем, а королевским высочеством до принятия им православия и объявления его наследником российского престола.

Всё это ждало герцога позже, в Москве, куда уже вовсю готовился к переезду весь двор. Елизавета Петровна не хотела медлить и в древней русской столице на двадцать пятое апреля назначила свою коронацию.

По поводу коронации был объявлен длинный лист пожалований и наград. Среди тех, кто их удостоился, на одном из первых мест оказался Алексей Разумовский. Бывший уже действительным камергером и недавно назначенный поручиком лейб-кампании, что соответствовало чину генерал-лейтенанта в армии, он сделан был обер-егермейстером двора и получил Андреевский орден. Действительные камергеры и лейб-кампании поручики братья Шуваловы и Михаил Воронцов, также удостоенные этих званий в первый же день восшествия на престол Елизаветы Петровны, получили ордена Александра Невского. В графское достоинство были возведены Гендриковы и Ефимовские.

Последнему пожалованию новая императрица придавала особое значение. Это были её самые близкие, кровные родственники по матери, ещё совсем недавно бывшие самыми бедными крестьянами и пребывавшие в абсолютной безвестности.

Многим было ведомо, что императрица Екатерина Первая, ещё до того, как стала женою Великого Петра, подобрана была в качестве пленницы или, можно сказать, трофея в неприятельском шведском обозе. Была она прачкою, прислугою, хотя каждого, кто обращал на неё внимание, поражала своею статью и красотой. Эти качества да ещё природный ум покорили русского царя, и он связал с нею свою жизнь. Но откуда и кто была она — этими вопросами Пётр долгое время не задавался, да и у самой Екатерины, что получила сие имя взамен природного — Марта, интерес найти своих родственников, можно сказать, никак не проявлялся.

Всё открылось случайно. Однажды, ещё при Петре, какое-то важное лицо, состоящее на царской службе, проезжало через Лифляндию. То ли дорога была уж очень плоха, то ли возница ехал лениво, но царёв посланец стал возницу того колотить в спину: — Ты, чухонское отродье, нехристь, не можешь разве гнать своих кляч шибче? Гляди мне, мигом вытрясу из тебя всю душу, коли не послушаешься моих приказаний!

Хозяин лошади, как ни боялся палки и кулаков петербургского сановника, всё же решил возразить:

   — Если бы ты, барин, знал, какая у меня в Петербурге родня, то даже пальцем не посмел меня тронуть.

   — Ишь ты как заговорил! Что же за важная родня у тебя в нашей столице? Небось брат или дядька служит в гвардии капралом? Так, что ли?

   — Родная сестра моя — русская императрица, — был ответ крестьянина, отчего приезжий разинул рот и долго не мог вымолвить ни слова.

Когда по возвращении царёва посланца Пётр направил в лифляндские места надёжных людей, оказалось, что мужик нисколечко не наврал. У русской императрицы было два родных брата — Фёдор и Карл. Кто-то говорил, что фамилия у них была как бы такая: Скавронки. На польском языке слово это обозначает жаворонков.

Братьев привезли во дворец, представили царице и царю. Пётр спросил, где бы они отныне хотели жить.

   — Домой, государь, отпусти нас, — ответили они. — Мы к городам и дворцам не привыкшие.

Их отпустили, но велено было содержать их в родных местах, ни в чём им не отказывая.

Только вступив на трон, Екатерина перевезла родню к себе. Фёдор, что признался когда-то на дороге в своём высоком родстве, к тому времени помер. У другого брата, Карла, оказался сын Мартин. Вот этому потомству императрица дала фамилию Скавронских и возвела её в графское достоинство.

Но кроме братьев в семье были и сёстры Екатерины. Одна значилась за мужем Генрихом, другая — за каким-то, тоже низкого происхождения, Ефимом. И они получили достойные имена — Гендриковские и Ефимовские — и тоже были доставлены в Петербург. Но только теперь наследники и этих фамилий, уже по воле Елизаветы Петровны, также стали графами Российской империи.