Татлин написал старого моряка. Овал легкой охры сошел за лицо, желтовато–коричневый прямоугольник — за бороду. К изломанной фуражке Татлин подошел как к мятой консервной банке, а козырьком стал черный серпо, наивно обведенный белым. Вместо каждого глаза — по голубой точке, нос — треугольник, ртом пренебрег вовсе. Бушлат с высоким воротником он написал синим, руки, стертые трос
Он применял плоскую растянутую эстетику икон к длинновыменным обнаженкам. Во все прямые линии он вписывал мелкий изгиб.
Живопись стала первым духом, который следовало выпустить на волю в новом мире, самым головокружительным и возвышенным во всей революции. И в благодарность новая живопись изображала сам дух. Подобно Матиссу, Татлин писал дерзкими контурами — синими, красными или зелеными, требуя от линий только одного — живости. Подобно Сезанну, он писал свет хлопьями цвета.
Эта дикая дерзость была детством, хмелем стиля, танцем. Она подрастет, примет формы, не виданные прежде, станет выразителем нового мира, его костями, нервами и мускулами.
Он вспоминал свои картонные ромбы, трапеции и прямоугольники, которые, бывало, катал перед глазами ребенком, тихонько урча, превращая их в воздушные корабли и здания, в подводную лодку Капитана Немо и зонтик Робинзона Крузо из шкур. Этим же были и бумажные конструкции Пикассо — словарем форм, моделью гармоний и взаимоотношений. Искусство должно умирать и возрождаться во всем.
Начав проектировать воздушный велосипед «Летатлин», Татлин прочел в Институте Керамики лекцию о Циолковском.
Константин Эдуардович Циолковский, возможно, был величайшим русским ученым, начал он, и среди студентов запереглядывались. Профессор Татлин считает Хлебникова более великим поэтом, чем Пушкин.
Циолковский родился 17
Циолковский в Спасских лесах строил из веток хижины. И замечательно ходил по крышам.
Своего любимого таракана он посадил в маленькую бумажную гондолу и привязал к воздушному змею. Так у теоретика дирижабля, ракеты и аэроплана началась любовь к небу как к предначертанной трассе человечества.
Когда ему исполнилось восемь, мать подарила ему маленький шарик — коллодиевый баллон, наполненный водородом, большая редкость в те дни.
Он страстно любил чтение, этот молодой Циолковский. В своих фантазиях он изобретал миниатюрный мир и представлял себя таким же маленьким — настолько, чтобы там жить. Большое преимущество — мыслить в масштабе. Позднее Циолковскому придется довольствоваться лишь моделями своих изобретений.
Одной из любимых его грез было отменить силу тяготения и от радости взаправду перепрыгивать телеграфные столбы. Когда Циолковскому было девять, он ужасно простудился, катаясь на санках с горы. Простуда перешла в скарлатину, и он оглох.
Пришлось бросить школу — ужасное лишение для человека, любящего как книги, так и товарищей. Тишина, в которую он погрузился, превратила его в одинокого меланхоличного человека.
Всю свою жизнь он пытался припомнить хотя бы одно событие между десятью и четырнадцатью годами жизни, как рахз когда его юный разум не мог примириться с беззвучным миром — и так никогда к нему и не привык.
В четырнадцать он начал быть Циолковским. Он построил коляску с парусами и даже научился ходить против ветра.
Он сам обучился арифметике. Понял, как пользоваться астролябией, и с помощью одной из своих конструкций измерил расстояние между домом Циолковских и отцовской наблюдательной вышкой. В первые в жизни он подтвердил теорию.
Настолько талантлив был этот юный привинциал, что мать с отцом отправили его в Москву. Это было ошибкой. Его глухота, бедность и незнание городской жизни закрыли ему путь к карьере. Он жил на одном черном хлебе и воде и к булочнику ходил через два дня на третий. На остававшиеся деньги покупал книги, ртуть, реторты, серную кислоту.