ТАТУИРО (HOMO)

На рыбалке держалась. Очаровала капитана, что раскалывал в ее сторону спекшееся черное лицо сверканием улыбки. Он даже понырял вместе с Витькой, добыл неимоверной красоты раковину и приготовил ее – неожиданно не только съедобную, но и вкусную. Мясо съели за ланчем. Раковину Наташа получила в подарок. Капитан был крепко притянут Наташиной рукой и расцелован в худые щеки. Остался мрачно доволен. Сдвинутые в тень укачанные жены сотоварищей по рыбалке ели Наташу злыми глазами и к вечеру даже устали подчеркивать свою к паре неприязнь. Невостребованная, неприязнь падала за борт и тонула в сумасшедшей воде.

После рыбалки, прошлепав в номер разбитыми усталыми ступнями, роняя по дороге ласты, полотенце, свалились на кровати. И совсем было Витька заснул, уталкивая воспоминаниями и впечатлениями остатки долгого хмеля, но пришла на его постель Ната. Желание съело их, оставив на перекрученных простынях лишь два пылающих от солнца и соли тела. Не рукой махнули, – ногой отшвырнули с грохотом и звоном все осторожные мысли…

Кажется, кричали, будто требовали спасения. Цеплялись за плечи друг друга, как выбираясь из жадной воды – за рукава и багры, – выкатывая глаза и кусая губы до крови. Будто, если не раскрыться сейчас, не распахнуться, разбиваясь до синяков на коричневой уже коже, то – смерть. Будто надо успеть. Успели. Купаясь в поту, оставляя на простынях мокрые пятна, спаслись одновременно, утыкаясь в шеи, прикусывая распахнутыми ртами спутанные волосы. И, на самом краю, или – на песке, где кончается прибой, где уже – можно, убежав, спасшись, на первой границе безопасности – упали. Заснули на полкрике.

А потом день молчали. Наслаждались возможностью не говорить без обид и мыслей. Ходили куда-то. Витька завтракал один, нашел Наташу на пляже и, подтащив белоснежный топчан, улегся рядом. Разочаровав пышную даму в золотом купальнике и прозрачном парео с Клеопатрой на заднице. Дама зорко отслеживала в ресторане их появление порознь, но увидев, что снова вместе они на песке, увяла, сникла, накричала на тощего мужа – красногрудого, с белыми ногами и запретила купаться толстой девочке в полосатом купальнике.

Вечером Наташа сама сходила в ресторан. Витька ленился. Валялся, глядя в раскрытую балконную дверь. Считал удивленные цветы гибискуса на огромном кусте. Слушал анекдоты с нижнего этажа. И не раздражался даже. Только ныл в груди под самым сердцем вчерашний хмель. Натягивал струнку до почти нестерпимой глухой боли и – отпускал.

– Плохо? – спросила Ната, вернувшись. Сидела в кресле, вытянув ноги. Держала на коленках пакетик с орешками. Кидала ими в Витьку. Он послушно и лениво разевал рот. Хлопал по бокам, разыскивая потерявшиеся.

– Угу, – согласился. Плохо было так, что даже удивляться и жаловаться не хотелось.

– Зато два дня держались. Похмеляться не понадобилось. И голова не болит.

– Наташ. Я потерялся. Как тот орех, – он извернулся и зашарил вдоль спины.

– Ну да. Зато голова не болит.

– Замолчи, а? Душа болит.

– А ты думал. За все платим… – но замолчала надолго.

И только после душа, не вытираясь, когда прошла голая мимо и повалилась на простыни своей постели, сказала:

– Я нас записала на завтра. Поедем в Каир. Пирамиды смотреть.

– А если я не хочу?

– Не едь. Не езжай.

– Ты же заплатила!

– Чихать.

И Витька согласился. Чихать, конечно. Подумал, утром решит – ехать, не ехать. Полежали молча, слушали цвирканье сверчков. Один жил на балконе и пел так, что заглушал истеричные вопли аниматоров.

– Наташк?

– М-м?

– Хочешь, я – в гости к тебе?

– Спи давай.

– Ага, – и Витька обрадованно завозился, накручивая на горящее тело простыню. Память о последней их близости тревожила, почти пугала. Вспомнил, что, когда бились телами друг об друга, Наташа все поворачивалась к татуировке его. Прижималась – животом, грудью. И лицо у нее становилось такое… А потом, держа его за плечи, застонав, распахнула ноги. И будто поцеловала влажной середкой рисунок на колене. Обожгла. Смотрела прямо, а в глазах – дым серый клубами утягивается внутрь, внутрь. Хотелось отдернуть взгляд, как руку от огня. И – колено. Но другого хотелось сильнее. И махнул рукой, падая в этот дым, рванул ее на себя. А потом уж – все…

– Спокойной ночи, – поспешно сказал. И заснул быстро.

Конечно, в Каир поехали. Немного заботило Витьку, что не настроился он – те самые все-таки пирамиды. Те, что с детства – как вода, воздух, почистить зубы, и чай по утрам из чашки с облезлой золоченой ручкой. Но, когда уже полчаса ехали, обнаружил, что камеру забыл в номере, рассмеялся до слез и вдруг освободился. От всего. Как поехали, так и поехали. Попытался сонной Натке рассказать об ощущениях и мыслях. Выслушала серьезно, с усилием поднимая ресницы. Зевнула кошкой, во весь розовый рот. И посоветовала с сонной мудростью:

– Заткнись, философ, не трещи. Дай мозгам самим поработать. Ага?