Татуиро (serpentes), третья книга трилогии

Найя покачнулась и покрепче схватилась за руку Акута. Взгляд бежал по песку к воде, тянулся по красной полосе и, пройдясь по дальнему берегу, ускользал в лощину и оттуда - прямиком в небо, куда продолжалась тропа, а тучи по бокам её не давали увести глаза в сторону. Она задрала голову, почти падая, - яркая полоса неба над их берегом не прерывалась, соединяясь с лощиной, в которой находится деревня, и снова выбегала на песок, им под ноги. А оттуда...

- Вот он, змей вашего мира, - прошептала она, - я думала, вокруг, а он прямо через вас. И не разрывается. Никогда.

Что-то проговорил над её головой Акут и, поддерживая, увёл к деревьям, усадил на песок. Укрыл колени тайкой и, помедлив, осторожно обнял за плечи. От реки текла вечерняя свежесть. Кружилось внутри головы выпитое вино и закольцованная картинка мира, что прошёл через самое её сердце. И она прижалась к боку мастера, прислонив голову к жёсткому плечу. Сквозь полуприкрытые веки смотрела, как девушки входят в воду, зайдя по грудь, кладут на красную рябь венки. А мальчики, подойдя ближе, подталкивают их руками, и венки уплывают, крутясь, на самую середину реки, превращаясь в еле заметные черные точки.

- Пятнадцать, - шепотом считала Найя. Провожала взглядом один, уплывший против течения и вдруг исчезнувший посреди красной ряби, - ой...

Загомонили сидящие на песке люди, указывая на расходящиеся круги. Один из мальчишек, поднимая волну, побежал по пояс в воде к торчащим сбоку невысоким скалам, выбрался на них и прыгнул, прочертив в воздухе дугу тонким телом.

Кто-то вскочил, всматриваясь. Другие вытягивали шеи.

Найя считала про себя секунды, а сердце бухало, как маленький барабан на празднике. Там, где круги расходились все шире, не появлялась голова. А поодаль, будто ничего не произошло, плавали и ныряли остальные, разбивая рябь, в которую пришедшая ночь подливала плавленого серебра на место солнечной бронзы. Только силуэт девушки, пустившей утонувший венок, был неподвижен. Она стояла по грудь в воде, и плечи её покрывали мокрые волосы.

- Где он? Нырнул и нету. Где? - Найя стала выпутываться из-под руки Акута. Но он сказал что-то, сперва коротко, придавливая её к песку, а когда села, отодвинулся и стал говорить, показывая руками. И оглянулся на крики над водой.

Мальчик медленно выходил из воды, держа в опущенной руке растрёпанный венок. Девочка, оставляя на поверхности линии раздающейся воды, подбежала.

Они прошли совсем рядом, забыв на песке одежду. И Найя услышала, как тяжело дышит мальчишка. Девочка поддержала его, когда закашлялся и согнулся, плюясь выходящей из лёгких водой. И исчезли на узкой тропе, ведущей в сторону от деревни.

- Ну, все, - Найя поднялась, - хватит на сегодня. Я устала и плечо болит. Пойдём... - и, помедлив, добавила, - домой.

Глава 26

Ураган Найи

Мальчики, которым исполняется по три руки лет, да и те, кто помладше, но уже ходили на охоту со старшими, и детский голос их унесли сороки, давно держат в голове, какие девочки нравятся им. Ещё три-четыре года назад они просто бегали, злясь на то, что кто-то бегает быстрее, хоронились самого сильного, но постепенно, слушая, как отец, посмеиваясь, рассказывает после ужина о своем первом Большом Дожде, понимали - скоро и им туда, в маленькие временные хижины, где под плотной крышей, влажной от мерно идущего дождя, будет их двое. Мальчик и та, что пойдёт с ним. Спать вместе, болтать обо всём до хмурого утреннего света, снова спать, сидеть на мостках, заглядывая в бегущую под жердями воду, есть плоды хлебного дерева, макая их в овощную пасту, делить копчёное мясо, которое матери заботливо развесили вдоль дальней стены. Иногда ходить, накрывшись широким листом пальмы-песчаницы, в хижины родителей, - только из-за того, что матери укорят потом невниманием. Или украдкой подбираться к большому дому ведуна Тику, в котором собираются дети, узнавать древние легенды-уклады. Они тоже ещё дети, им интересно послушать сказки снова. Но они стыдятся своего интереса к детским забавам, мальчик трогает подружку за плечо и, взяв за руку, ведёт снова в свой маленький временный дом, чтобы там быть почти взрослыми. Пока у них почти всё ненастоящее, и даже груди девочки станут больше, когда она вырастет, но, прижимаясь друг к другу, чтоб согреться, они прерывисто дышат и учатся быть вместе - по-настоящему.

Дождь идёт и идёт, сквозь стены других домов пробивается маленькие огни светильников, и деревня похожа на стаю нахохленных серых цапель, стоящих в текучей воде на ногах-столбах.

Взрослые много спят, чинят то, что было свалено по углам: "в дождь починю, успеется, всё равно время некуда будет девать", слушают и рассказывают, поют длинные песни. Малышей матери, крепко держа за руку, уводят по особенным дням к Тику, чтоб он говорил с ними о том, как жить. А сами с дочерьми мнут луб для циновок, плетут, перебирают запасённые корни и плоды, готовят лепёшки. Прислушиваются к мужским разговорам, сторожат крик ведуна, чтоб забрать младших. Думают о том, как там, в маленьком гнезде, двое становятся взрослыми. И грустят, радуясь.