Блокнот лежал передо мной.
В итоге не пишу ничего, потому что не буду же я это писать.
Услышав чье-то хихиканье, я поднимаю голову и увидел, что львица уставилась на меня.
Мать выходит из кухни и зовет мальчишку.
Мы продолжаем смотреть друг на друга.
– Ты вообще умеешь писать или в детдоме в Куинсе не было учителей? – вполголоса произносит она. – Ну, конечно же, нет, Куинс слишком нищее местечко, тут либо вас кормят, либо учат, ага?
Я сильно сжимаю ручку в левой руке, едва не раздавив ее. В голове промелькнула мысль всадить ручку промеж глаз Елены, но сдержался.
Кажется, эта сучка никогда не находилась лицом к лицу с парнем, который не думает о последствиях, когда гнев захлестывает его. И лучший способ превратить меня в такого парня – это выбесить меня именно таким образом. Есть две темы, которые при мне лучше не затрагивать: детский дом и тот факт, что я не могу разговаривать. И эта штучка, не раздумывая, раздразнила тигра.
Всю свою ненависть я постарался вложить в брошенный на нее взгляд. Она лишь нахмурила брови и отвернулась к своим помидорам. Снова повисла тишина. Еще несколько секунд я сверлил ее взглядом, пока она игнорировала меня, но потом все же решил снова вернуться к блокноту.
Однако как только я подношу ручку к бумаге, она снова открывает свой дерзкий ротик:
– Так ты умеешь писать или не умеешь?
Я решаю не обращать на нее внимания, так будет лучше для нее же. Нет, серьезно, сам удивляюсь, откуда во мне такая сила: я и так уже на пределе после этих трех дней, а она еще сидит и бередит мои раны. Видимо, меня все-таки сдерживает нависшая угроза тюрьмы. Сколько еще я смогу держать себя в руках, не знаю – так что лучше бы она закрыла свой рот.
Тишина длится недолго, и я еще даже не успел забыть ее слова, как она продолжает:
– Видела, как ты разговаривал с Натали.
Я поднимаю на нее глаза. Она смотрит прямо на меня. Что ж, свой последний шанс, что я останусь спокойным, она упустила. Эта девчонка, кажется, не понимает, что находится перед совершенно непредсказуемым типом, который к тому же начинает терять терпение, потому что она снова продолжает:
– Почему ты не говоришь? Уверена, что ты просто умираешь от желания сказать мне какую-нибудь гадость, оскорбить меня. Ну же, давай, выскажись, выпусти пар, а то выглядишь так, будто взорвешься с минуты на минуту.
Не доставлю ей такого удовольствия. Есть и другие способы заставить заткнуться таких заносчивых стерв. Я смотрю на нее. Ее ореховые наглые глаза отливают зеленым. Сексуально… Губы поджаты, на хрупких плечах едва держатся на тонких бретельках топ, но вода сделала свое дело, и ее купальник так и просится наружу.
Это зрелище немного остужает мой гнев. Теперь единственное, чего я хочу, так это сорвать всю ее одежду и показать, что я отлично могу изъясняться ртом, но при этом не говоря ни слова.
Она не сводит с меня глаз, и я снова берусь за ручку. Ее взгляд должен меня взбесить, но я не из робкого десятка.
Ладно, довольно играть в эти игры. Она начинает меня нервировать, да настолько, что мое дыхание становится сбивчивым, и я с трудом его контролирую.
Но если она увидит, что ее поведение имеет на меня какое-то воздействие, то мне придется очень постараться, чтобы заткнуть ее, а это, в свою очередь, большой риск очутиться в конечном счете за решеткой.
– Ну же, по твоим глазам можно прочитать, что ты этого хочешь… – шепчет она.
Чуть не засмеялся. Если бы она знала, чего я на самом деле хочу, то бегом умчалась бы отсюда.
Впрочем, нарисую ей кое-что, историю, по которой она отлично поймет мое видение ситуации.
Пока я сижу, склонившись над блокнотом, в кухню молча заходит отец. Львица молниеносно возвращается к своим делам в полной тишине, будто и не говорила ничего, и не пыталась всеми способами вывести меня из себя.
Папаша вытаскивает из холодильника бутылку содовой, а дочь разрезала еще один помидор на своей тарелке, пока я царапал на бумаге то, что было в моей голове.
Он ушел, так ничего и не сказав. Я не поднимал головы, пока не закончил. Рисунок быстро появлялся на маленьком листочке. Зачем далеко идти? Кухня отлично подойдет. Рисовал поспешно. Не было необходимости прорисовывать слишком много деталей, главное, это передать движение.