Татуированные души

Я пытаюсь разогнать туман, застлавший мне глаза сразу же после того, как я увидел его на пороге. Я пытаюсь размышлять. Быстро. Имею ли я право покидать место работы? Порой я делаю это после обеда, отправляясь на рынок. Но не в столь ранний час. И не для того, чтобы пойти к кому-то в гости. Но на кого я буду похож, если откажу ему? Решившись, я открываю дверь и выпаливаю:

— Я иду с вами.

— Спасибо, — отвечает он, явно удивленный моим поведением.

Я хватаю ключи, которые всегда оставляю у входа, и запираю дом. Меня окутывает легкий запах лимона. Мне почти хочется закрыть глаза, чтобы пропитаться им насквозь. Когда мы подходим к нижней ступеньке маленькой лестницы, ведущей к Даниэлям, во мне просыпается любопытство. Я всегда видел этот дом только снаружи, всегда пытался по окнам догадаться о расположении комнат. Интересно, этот дом такой же большой внутри, как я воображал?

Поднявшись к двери, я с изумлением понимаю, что фаранг не запер ее на ключ. Он и вправду со странностями.

— Входите, прошу вас.

Я аккуратно снимаю шлепки перед тем, как принять его приглашение. Прихожая здесь более узкая, чем в доме Джонса, и не ведет прямо к лестнице. А потолки выше. Чуть поодаль в коридоре стоит большой старинный шкаф.

— Сюда, — говорит француз, исчезая за дверью в глубине холла.

Я медленно следую за ним и понимаю, что иду бесшумно, как по нашей хижине в присутствии брата. Несмотря на то что приглашен, я ощущаю себя вором.

— Я наверху, — кричит француз, ожидающий меня на втором этаже.

Я вижу снизу на стене вдоль лестницы какие-то разноцветные пятна, заключенные в рамы. Поднявшись на первые ступеньки, я с восторгом понимаю, что это маленькая выставка фотопортретов. В основном женских. А цветные пятна — это их нарисованные, раскрашенные лица. Но этот макияж не такой, как грим у красавиц с рекламных щитов на улицах Бангкока или у танцовщиц в островерхих шляпах. Кажется, что эти женщины в рамах надели маски, закрыли свои черты картинами. Изображением птиц, листьев, животных, деревьев, иногда даже чьими-то чужими лицами. Заинтригованный, я подхожу к одной из фотографий посередине лестницы. На щеках девушки со светлыми, почти белыми, зачесанными назад волосами распростер крылья орел. Тело хищной птицы распласталось по ее лицу.

Я подхожу ближе и замечаю деталь, которая сначала ускользнула от меня. У птицы нет головы.

Быть может, контур ее крыльев, точно повторяющий очертания скул модели, подталкивает меня к догадке.

Неподвижный, словно загипнотизированный, я пристально смотрю на изображение, стараясь понять его смысл.

И вдруг холодею от очевидности истины.

Желтые глаза девушки. Горящие опасным огнем. Блестящая янтарная радужка. Орлиный нос. Вот она, голова хищной птицы. Гример просто добавил к ней тело.

— А я думаю, куда ты пропал.

Оливье стоит у перил наверху лестницы. Улыбка исчезла с его лица. Голубые глаза потемнели, словно небо перед грозой.

— Это я раскрасил эти лица.

Я смотрю на него с изумлением, затем возвращаюсь к женщине-орлу, пытаясь объединить художника и его творение.

Теперь я понимаю, какая мощь заключена во взгляде фаранга. Его голубые, как воды бассейна, глаза видят души людей насквозь, его длинные, волосатые пальцы похожи на кисточки художника…

— Но я уже с этим покончил. Я перестал рисовать людей. Слишком опасно, — произносит он так тихо, что я едва его слышу. Потом добавляет нормальным тоном: — Ну, что за дело?

Он выставил свои картины, хотя хочет забыть о них. Я не понимаю. Если бы я мог внимательно рассмотреть каждый портрет, быть может, мне удалось бы почувствовать опасность, о которой он говорит. Но он ждет меня.

Я покорно поднимаюсь наверх, пытаясь оторвать глаза от разноцветной радуги, раскинувшейся по стене. Я стараюсь отвлечься, но едва уловимый гул преследует меня. Неясный шум, происхождение которого я быстро определяю.

Я слышу крики животных, нарисованных на лицах портретов на стене.

Мы стаскиваем мебель вниз, в гостиную, и Оливье ведет меня на кухню. Она не такая просторная, как у моего хозяина, окна у нее выходят не на бассейн, а на маленький, усаженный деревьями участок сада за домом. Поэтому солнце не светит прямо в окно, его лучи с трудом пробиваются сквозь крону хлебного дерева, такого высокого, что отсюда не видно его макушки. Несколько орхидей ползут по невысокой ограде, нависая по пути над жестяным столиком.

— Будешь пиво? — спрашивает Оливье, открывая холодильник.

Со своего места я вижу, что холодильник пуст, там стоят лишь несколько бутылок с «сингха» и апельсиновым соком.

Когда я начинал работать на Джонса, у него все было точно так же. Никаких следов еды, кроме пакетика чипсов и какого-нибудь йогурта. Фаранги, особенно холостые, не обременяют себя скоропортящимися продуктами. Они едят в городе.

— Нет, нет. Спасибо.

Что бы подумал Джонс, если бы увидел меня на кухне нового обитателя кемпаунда? Если бы узнал, что его слуга пьет пиво с французом? Если бы ему рассказали, что я провел больше часа у соседа, еще не закончив даже убирать его спальню?