— Мне надо… идти, — говорю я хозяину дома с сожалением.
— Подожди!
Я застываю в проеме двери. Я больше не могу оставаться здесь. Я должен убрать спальню, поменять постельное белье, найти выход из положения с серебряными шкатулками, сходить на рынок…
— Я хотел бы выучить тайский язык.
Я оборачиваюсь. Он показывает мне книжечку, на обложке которой нарисован тайский национальный флаг.
Я потрясен. Обычно
Быть может, и с ним то же самое? Меня пробирает дрожь.
— Да…
— Я ищу учителя. И кого-нибудь, кто согласится время от времени приводить в порядок этот дом, — добавляет он, улыбаясь. — Ты бы согласился?
Я опускаю голову. Я представляю себе раскрашенные лица, чьи голоса гудят на лестнице. Я вспоминаю его спальню с холодной плиткой на полу, без занавесок, залитую светом. Чердак, забитый оставшимися после Даниэлей вещами, пропахший камфарой и пылью времен. Я думаю о необычных руках этого удивительного хозяина, о руках, которые могут каждой душе найти символ.
Мне хочется согласиться.
— Но я недостаточно хорошо говорю по-английски.
Я тут же сожалею об этих словах.
— Это не страшно, — говорит он, улыбаясь.
Другие препятствия приходят мне в голову. Я работаю у Джонса уже почти четыре года. Я хожу за покупками и убираю его дом, это занимает у меня шесть дней в неделю. Потом, еще есть брат. Если я скажу ему, что нашел подработку… Его безумие обрушится на меня побоями.
— Я уже работаю у господина Джонса…
— Я с ним поговорю завтра.
Я поднимаю голову и встречаюсь с глазами француза. В них горит тот же огонь убежденности, который я видел недавно. Он принял решение. Он пойдет к Джонсу и сумеет уговорить его, как уговорил меня. Я склоняю голову в знак покорности. И благодарности. Поскольку, несмотря на страх перед братом, несмотря на тревогу, что мне не хватит сил выполнить свою задачу, я втайне преисполнен радости. Я смогу проводить больше времени и с этим человеком, и в его потрясающей портретной галерее. И может быть, кто знает, мне удастся понять невнятный лепет раскрашенных душ.
Докмай
Я заснула, обессиленная посвящением в науку слияния тел. Голая, раскинув руки и ноги, ласкаемая скрипучим дыханием вентилятора.
Юкио ушел. Я даже не слышала, как он сбежал. Я помню только тяжесть его тела, навалившегося на мою бедную спину со всей рвавшейся из него мужской мощью. И его мягкую руку, на мгновение стиснувшую мое бедро перед тем, как он, задыхаясь, рухнул рядом. Еще я помню шум, доносившийся из соседних боксов. Вздохи, хрипы, стоны и рычание. Хор, сопровождавший мой танец с незнакомцем, задававший ритм возвратно-поступательным движениям японца и скрипу бамбука. А вот образ белого человека, одиноко сидевшего за столом, стиснув руками стакан, его взгляд, словно одаривший меня невыносимой нежностью, моя память сохранила даже во сне. Открыв глаза, поняв, что я нахожусь в одиночестве в своей норе, пропитанной смешанными запахами тел, моего и японца, я опять думаю о нем. Он посмотрел на меня, может быть, узнал, — есть ли теперь надежда, что он вернется завтра? Увижу ли я снова его лицо? Подойдет ли он ко мне, позволив пропитаться его лимонным запахом?
Оглушительный стук в дверь внезапно прерывает мечты. Створки ходят ходуном. Я вздрагиваю.
— Ты не забыла, что тут тебе не спальня? — произносит хриплый голос, который я тут же узнаю.
Сутенерша.
Я приподнимаюсь, отрывая грудь от бамбукового плетеного диванчика. Свет из коридора отбрасывает фантастические (скоро они станут привычными) тени на стены норы.
— Иду! Минутку!
Мой голос изменился. Он приглушен сном, придавлен усталостью. Я на ощупь нахожу свое белье, блузку и юбку. И торопливо одеваюсь.
Я чувствую прилипший к телу запах пота. Ах, если бы можно было принять душ! Я бы часами намыливалась и смывала с себя этот чужой запах, который сейчас распространяет моя кожа.
Приведя себя в порядок, я провожу пальцами по бамбуку диванчика, пытаясь найти следы своей первой ночи. Я ощущаю пятна свернувшейся белой жидкости. В изголовье, там, куда я от боли вонзила ногти, остались маленькие царапины…
— Докмай!
Старуха ждет меня на пороге, уперев руки в боки. После темноты бокса я щурю глаза даже от слабого света в коридоре.
— Ты же знаешь, что в норах спать нельзя! — ворчит она, едва разжимая губы.
Ее глаза так горят, что почти слепят меня. Стоит уже глубокая ночь. Но ничто не выдает усталости на ее накрашенном лице, покрытом морщинами.
— Да, знаю. Простите. Это больше не повторится.
Она кивает и одаривает меня кровавой улыбкой удовлетворенного палача.
— Так часто бывает в первую ночь. В будущем старайся приходить в себя быстрее. Надо делать свои вечера максимально рентабельными. Зачем ограничиваться одним клиентом, если ты можешь за одну ночь обслужить двоих или троих? — Она делает паузу и осматривает меня с головы до ног. — И в следующий раз приноси с собой косметичку. Если хочешь соблазнить еще одного, ты должна уметь подправить макияж.