Татуировка

В центре за белым круглым пластмассовым столиком сидел сам великий художник. Прежде Агния никогда не была с ним рядом, да и вдалеке тоже не была, только видела его на портретах и в теленовостях, но узнала его мгновенно — по сосредоточенному выражению лица, острому взгляду, словно протыкающему небольшие круглые стекла очков.

Вдоль стены, видимо, по причине присутствия большого количества народа, стояло несколько сдвинутых вместе столов. Там можно было угоститься питьевой бутылочной водой, которую гостеприимная хозяйка — высокая улыбчивая полноватая француженка налила в одноразовые стаканчики. Почти все вошедшие немедленно тянулись за ними, и пожилой сосед, который предложил Агнии стул, перехватив ее взгляд, передал ей и воду.

Художник воду не пил. Это была одна из его знаменитых привычек — уже много лет он пил только зеленый чай. И ему принесли из соседней комнаты пиалу с горячим напитком. Эта его экзотическая особенность — зеленый чай, пиала — обыгрывалась многократно, и Агния о ней помнила.

Шолохов взял очень красивую пиалу, которую он когда-то изготовил лично в мастерской знаменитого самаркандского Усто, то есть Мастера, Фарида Фархади (это было тоже известно), и сделал несколько маленьких глотков. Агния, в юности побывавшая на журналистской практике в Узбекистане, даже жившая в узбекской семье, отметила, что держит он свою пиалу точно так, как держали ее аксакалы в известной на всем Востоке бухарской чайхане около знаменитого Болло-Хауса, водоема, что находится вблизи опять же всемирно известного минарета Калян.

Художник был серьезен. Очки его теперь лежали рядом на столике, и он сосредоточенно смотрел на всех сразу, как бы никого и не видя. Возможно, в последний раз прокручивал вступительные фразы. Наконец он шевельнулся. И негромко произнес по-русски:

— Ну что же, начнем…

Пожилой сосед быстро повернул к нему микрофон своего цифрового магнитофона, остальные, кто с видеокамерами, кто с диктофонами, тоже немедленно включились в рабочее состояние. Глядя на них, и Агния нажала на «запись» кнопочку своего диктофона «Самсунг» с микрокассетами на полтора часа. Хотя неожиданно поймала себя на мысли, что ей-то можно ничего и не записывать. Главное, что она получила возможность просто посмотреть с близкого расстояния на всемирную знаменитость, да к тому же еще и соотечественника, а интервью делать, скорее всего, не понадобится. Гораздо лучше, если она сумеет описать предстоящую совместную с ним прогулку по Парижу. Вот был бы материал! А тут — какими бы самыми неожиданными ни были слова, которые сейчас произнесет Антон Шолохов, к тому времени, когда она вернется домой, новизна информационного повода уже исчезнет. Его слова уже сегодня вечером растащат на куски все СМИ.

— Уважаемые дамы и господа! — чуть хрипловато заговорил художник. — Я собрал вас для того, чтобы сделать неожиданное, но крайне серьезное заявление о существовании некоей хорошо организованной и чрезвычайно опасной…

Пока переводчик, молодой бледнолицый парень, переводил на французский это вступление, художник взял со стола очки, поднес было к лицу, но неожиданно их выронил. Они упали прямо у его ног, он сделал движение, чтобы нагнуться за ними, а потом, словно передумав, откинулся на спинку пластмассового кресла и замолчал. Все молчали тоже. Агния увидела, как начало быстро сереть, а потом становиться синюшным его лицо. Он смотрел на всех остановившимися глазами, слегка приоткрыв рот, губы его сделались черными.

Художник был большим мастером на розыгрыши и артефакты. Люди несколько минут сидели молча, ожидая, что и сейчас он встрепенется, оживет, расхохочется, станет говорить заготовленную речь. Наконец кто-то не выдержал и крикнул:

— Врача скорее! Скорее врача!

Художник умирал прямо на глазах нескольких десятков радио- и тележурналистов. А люди с камерами обступили его и, отталкивая друг друга, через плечи, через головы впереди стоящих, отвратительно суетясь, стали подробно, мгновение за мгновением фиксировать картину наступающей смерти. Кто-то, сообразив первым, стал снимать заодно и их самих — потных, возбужденных.

— Ну уж это слишком! — выкрикнул пожилой француз, который подавал Агнии воду. — Вы нарушаете профессиональную этику!

Однако его никто не услышал. Все, у кого были камеры, тоже стали лихорадочно снимать друг друга, а потом вновь бросились к умирающему художнику.

Эти кадры Агния потом видела множество раз. Она и сама показывала их — сначала в Доме журналистов на Невском, а потом в Москве. Так уж получилось, что в тот ужасный час она была в студии на «Радио Франс» единственной российской журналисткой. Да и то случайно.

Когда прибежал врач, художник был уже мертв. Двое мужчин унесли его в медицинский пункт, и тамошний врач безуспешно попытался запустить сердце.

Уже спустя два часа сначала телезрители Франции, а потом и всего мира видели трагические кадры последних мгновений жизни мировой знаменитости. И многочисленные комментаторы строили предположения о том, про какую же группу он хотел объявить миру.

Но прежде рядом с Агнией оказался Борис Лосев.