Татуировка с тризубом (ЛП)

Таксист высадил нас возле блокпоста и вернулся. В Попасную он не повезет нас ни за какие коврижки, с ума он еще не сошел. Вот там стреляют по-настоящему. На блокпосте стояли замерзшие солдаты. Иногда, со скуки, они подходили к обочине и пинали комья замерзшего снега. Поначалу они не хотели пустить нас дальше, но потом махнули рукой. Просили только, чтобы мы их точку не фотографировали. Они стояли между своими бетонными блоками и тупо мерзли. По какой-то причине вместе с ними стояли еще и милиционеры из дорожной службы. Похоже было на то, что им тоже сделалось скучно, и они заехали поболтать. А может, нервничали и приехали расспросить, как там ситуация. Со стороны Попасной приехали журналисты из Киева, на собственной машине. Ребята были бледненькие и слегка перепуганные.

В Попасную нас вез какой-то селянин, который не бросил свой дом, хотя ракеты летали над самой его крышей. А кроме того, у него болела жена, ей не слишком можно было шевелиться. Мужик говорил, что срать хоте на всю эту войну. Что свое он уже пожил, и на бегство ему было наплевать. Сейчас он ездил в город за лекарствами для жены, вот возвращается. Если нас убьют, что одни, что другие, говорил он, то пускай это будет дома.

На обледеневшей дороге он объезжал ямы, которые в одинаковой степени могли быть как результатом обстрела из установки "Град", так и самыми банальными ямами. Он мчал вперед, утверждая, что обстрел могут начать в любой момент. А он же везет лекарства жене.

Солдаты сидели в здании бензозаправки. Бензин, понятное дело, давным-давно уже закончился. По обеим сторонам шоссе были убежища. Со стороны города грохотали взрывы. Солдаты хвастались, будто бы по звуку выстрела могут узнать, будет взрыв близко или далеко. Гремело, а они говорили: "Это ничего, нечего бояться". Взрыв – а они: "Ничего не происходит". Бух – а они: "Это далеко, это не в нашу даже сторону". Трах-тарарах! "О! А теперь бегом в укрытие!". Я не знаю, врали они или нет, но когда приказывали бежать, я бежал. Убежища были выложены матрасами и одеялами, повсюду, на стенах, у входа, висели одеяла и матрасы[122]. Они были похожи на вкопанные в землю юрты. Взрывы уже не производили впечатления на солдат. Нервничать из заставляло лишь то, когда они слышали выстрелы из ручного вооружения. Тогда они покрепче сжимали свои автоматы и разглядывались по сторонам, допытывали друг друга, откуда, мол, и как далеко.

А командир выпивал. У него была припрятана бутылка польской зубровки. Я тоже пил, потому что боялся. На столе лежала картошка в мундирах и крупно порезанное сало.

- Ешьте, - предлагал командир.

Солдаты не пили. Говорили, что им нельзя. Они печально сновали по заправке. Лица у них были, как из воска. Они сидели здесь, на этом блокпосту, и говорили, что смерти не боятся. Прилетит ракета, бах, раз – и все. Все подметено, никто ничего не знает, никто ничего не чувствует, рука, нога, вот только матерей-старушек жалко, будут плакать. Но если сепары придут, подойдут, охватят с флангов… если возьмут в плен… Вот почему они так боялись ручного оружия. Всего этого тра-та-та-та. Знаете, - спрашивали они тусклыми голосами, - что они делают с нашими в плену?

- Да какие там сепары, - бурчал на них командир. – Там российская армия, понимаете? – И глядел на нас: - Надеюсь, вы понимаете, что то русские, а никакие не сепаратисты.

Мы ели картошку в мундирах, слушали взрывы и вздыхал.

На полках бензозаправки, где раньше стояли энергетические напитки, чипсы, какие-то автомобильные зарядки для мобилок – теперь стояли иконы, туалетная бумага, бутылки с перекисью водорода[123], скотч, упаковки от давно уже съеденных яиц.

На стенках висели детские рисунки. Солнышки, нео, радуги, цветочки, облачка. А над ними – иконки. Под рисунками была пробита дыра, оставленная кулаком. Я думал: кто же это так пизданул. Может, командир, злой на кого-то из солдат. Или кто-то из подчиненных не выдержал напряжения. Перед заправкой стояла жестяная будка. На ней краской из баллончика было написано: "Жизнь – Отчизне, честь – никому". В будке было полно следов от выстрелов. Следы были только на будке. Я сомневался, чтобы ее обстреляли сепаратисты Это почему же только будку, с такого близкого расстояния…

Командир, похоже, тоже побаивался, но наверстывал миной и самоуверенностью. Солдаты водили за ним взглядами, и он чувствовал это своим затылком. В конце концов, они находились здесь, в степи широкой, одни. До ближайшей поддержки хрен знает сколько, а ближе всех – сепаратисты. Или русские. В любом случае – "те". До границы Луганской Народной Республики – пару раз плюнуть. Идешь прямо, по улице Трудовой – и сразу за поворотом. А их здесь – немного. И он знал, что если те на них наедут, никой милости не будет. Потому он пил, потом выходил перекурить, печально и меланхолично глядя в синеющий от вечера снег.