Тауэр, зоопарк и черепаха

Геба Джонс отодвинула в сторонку брошенную газету и опустилась на скамью в вагоне, радуясь, что курьер обрел свой контейнер. Когда поезд загрохотал, отъезжая от станции, она подняла глаза и принялась рассматривать пассажиров в вагоне. Напротив нее сидел мальчик. «Ему, должно быть, лет одиннадцать-двенадцать», — прикинула она. Он нисколько не походил на Милона, но смотреть на него было больно. Она поглядела на его мать, сидевшую рядом и поглощенную чтением журнала. Геба Джонс не сводила бы с сына глаз, если бы знала, как легко потерять ребенка. Геба Джонс закрыла глаза, в очередной раз сожалея обо всех минутах, которые могла бы провести вместе с Милоном: сколько раз она отсылала его поиграть с другими детьми, когда пыталась отыскать в себе талант живописца на крыше Соляной башни; сколько раз они с мужем оставляли его у преподобного Септимуса Дрю, чтобы отправиться в ресторан; сколько раз она прогоняла его из кухни, обнаружив в кастрюле пластмассовых солдатиков.

Мальчик встал и уступил место пожилой женщине, которая явно на это надеялась. «Милон поступил бы так же», — подумала Геба Джонс. Она поглядела на руку мальчика, взявшегося за поручень. Внезапно она вспомнила, когда в последний раз видела руку сына — холодная, белая и прекрасная его рука лежала на больничной кровати. Геба Джонс подумала, что была очень плохой матерью, если даже не догадывалась, что ребенок болен.

Геба Джонс уже было отчаялась стать матерью. Через год после замужества ее мать, не дождавшись внука или внучки, с самым серьезным видом, с каким обычно прикасаются к священным реликвиям, вручила ей маленькую деревянную фигурку Деметры. Геба Джонс положила фигурку в сумочку и повсюду носила с собой. Но, кажется, даже греческая богиня плодородия не могла сделать так, чтобы внутри ее зародилась жизнь. Исследования и анализы не выявили причин бесплодия. Три ее сестры родили столько отпрысков, что старшей даже приходилось запираться от мужа на ночь из страха очередных девяти месяцев.

Двадцать лет они прожили без детей. К тому времени Геба и Бальтазар Джонс твердо знали, что никакое бесплодие не в силах разрушить их союз, а корни их любви еще крепче обвили и сплотили их. Геба Джонс уже думала, что перед ней разверзлась черная пропасть менопаузы, как вдруг узнала, что беременна, и зарыдала от счастья. В ту ночь Бальтазар Джонс положил голову на мягкий живот жены и первый раз начал разговор с Милоном, который продолжался почти двенадцать лет.

Хотя Геба Джонс избежала кошмара утреннего токсикоза, ее терзали еще более странные желания, чем у ее сестер. Бальтазар Джонс, возвращаясь с работы домой, заставал жену у камина, когда та на коленях, прикрывая раздувшийся живот, доставала и грызла уголь. «Ничего я такого не делаю», — отвечала она, сверкая черными от сажи зубами. Ее муж, уверенный, что ей не хватает какого-то жизненно важного минерала, обшаривал пыльные полки местного бакалейщика, надеясь найти необходимую замену. В итоге он с победным видом принес ей сто четырнадцать банок кальмара в собственных чернилах. На какое-то время испанский деликатес вроде бы помог. Но однажды вечером он застукал ее, когда она выходила из гостиной с предательским пятном на щеке. Тогда он принял решение, не подлежавшее пересмотру. Мастера, который пришел переделать угольный камин в газовый, Геба Джонс встретила со слезами на глазах.

Всю беременность она пребывала в состоянии, близком к блаженству, хотя иногда его нарушали приступы паники от мысли, что она не сможет любить ребенка так же, как мужа. Но ее страхи были напрасны. Когда ребенок родился, она обрушила на него водопады любви, которой хватало и на отца.

Бальтазар Джонс, охваченный такой же безумной любовью, решил, что раз его сын прекрасен, его нужно назвать Адонисом. Еще не остывшая от родильных усилий, Геба Джонс, которая всегда хотела для ребенка греческое имя, была несказанно рада словам мужа. Младенец был достоин имени бога, но Геба Джонс побоялась, что его будут дразнить другие дети, напомнила мужу, как сам он страдал в детстве оттого, что его назвали в честь того из трех волхвов, который явился с ладаном, самым никчемным даром.

В палату вошла мать Гебы Джонс, желая увидеть своего одиннадцатого внука, и, взглянув на ребенка, Айдола Грамматикос изрекла: «От старой курицы бульон вкуснее». Не в силах отвести глаз от внука, она добавила, что он такой сладенький, так бы его и съела. Тогда и было предложено имя Милон, что означает по-гречески «яблоко», и мальчик вернулся домой из больницы, названный в честь прекрасного плода. Позже, когда Бальтазар Джонс очнулся от наваждения, он начисто отрицал какой-либо ботанический контекст, настаивая, что они назвали своего сына в честь Милона Кротонского, шестикратного древнегреческого победителя Олимпийских игр.

Глава восьмая