Тауэр, зоопарк и черепаха

Не в силах сидеть в опустевшем доме, где при виде граммофона на глаза наворачивались слезы, йомен Гаолер проводил все вечера в кабачке «Джин и дыба». Бифитеры похвалялись своими подвигами во время воинской службы, но еще больше они хвастались своими встречами с тауэрскими привидениями. Некоторые утверждали, будто слышали крики Маргарет Пол, графини Солсбери, за которой гонялся палач с топором, не сумевший отрубить ей голову с первого удара. Несколько человек заявляли, будто видели белый силуэт сэра Томаса Мора, сидевшего на скамье в церкви. И все как один уверяли, что видели ужасный призрак протестантской мученицы Анны Эскью, единственной женщины, которую пытали на дыбе. Йомен Гаолер внимательно прислушивался, однако ни разу ни словом не обмолвился, что в его доме живет сэр Уолтер Рэли, который пугает его гораздо сильнее, чем все ужасы, какие ему довелось повидать на поле боя.

Призрак вернулся в Тауэр, чтобы написать вторую часть своей «Всемирной истории». Первая, написанная во время тринадцатилетнего заключения, мгновенно снискала бешеный успех, затмив даже собрание сочинений Уильяма Шекспира. И автор решил, что продолжение получится у него так же легко, как и первая часть. Однако когда он сел за свой старый письменный стол в Кровавой башне, обложившись рулонами карт и глобусами, его начал немилосердно терзать «синдром второго сочинения». Обгрызая кончик пера пятнистыми от никотина зубами и отчаянно выискивая слова, которые бежали от него, он пришел к твердому убеждению, что успех первой части есть всего лишь результат ностальгии по человеку, который познакомил Англию с могучим картофельным кустом. И даже эль, который приносил ему перевозчик Оуэн, — такой же призрак, как он сам, — не мог помочь.

Нажав на холодную дверную ручку, йомен Гаолер открыл дверь церкви и вошел. Он обнаружил преподобного Септимуса Дрю согнувшимся в три погибели: натянув розовые резиновые перчатки, святой отец пытался отклеить от сиденья скамьи жевательную резинку, яростно отщипывая по кусочку.

— Мне нужна ваша помощь, — объявил йомен Гаолер, пройдя по проходу.

Святой отец распрямился и уперся в бока розовыми резиновыми кулаками.

— Крещение, венчание, отпевание? — спросил он.

— Экзорцизм.

Когда Геба Джонс вернулась со своего неудачного свидания с миссис Перкинс, она молча остановилась у ящика, в котором лежало пятьдесят семь пар искусственных челюстей, и принялась расстегивать бирюзовое пальто.

— Есть успехи? — спросила Валери Дженнингс.

— Это оказался не тот человек, — ответила она, вытаскивая урну из сумки и возвращая на свой письменный стол.

Они немного помолчали.

— Собираешься куда-то? — спросила Валери Дженнингс.

— Нет. С чего ты взяла?

— У тебя под столом чемодан.

И тут хлынули слезы. Геба Джонс плакала о муже, которого, вплоть до трагедии, была счастлива видеть каждый день даже после тридцати лет брака. Она плакала о Милоне, оказавшемся на небесах в одиночестве, и о том, что не могла дождаться, когда отправится к нему. Когда она решила, что выплакалась, она заплакала о незнакомце, потерявшем останки Клементины Перкинс, которого она так и не смогла отыскать. Лишь через час, когда Валери Дженнингс усадила ее в кресло с подставкой для ног и отнесла ее чемодан в гостевую комнату, слезы наконец-то иссякли.

Глава двенадцатая

Преподобный Септимус Дрю шагал по Тауэрскому лугу, оставляя большие темные следы на жесткой, примороженной траве. Почти всю ночь он провел, терзаясь мыслью, что Руби Дор обожает тварей, не удостоенных даже упоминания в Библии, и огорчаясь тому, что не смог соблазнить ее пряником, испеченным по рецепту матери. Когда он проснулся, уже не было времени наслаждаться густым мармеладом из магазина «Фортнум энд Мейсон». Он вышел из крепости так быстро, как только могли нести его на редкость длинные ноги, не обратив внимания на йомена Гаолера, который окликнул его из окна спальни. Когда он сел в вагоне метро, направляясь к приюту отставных ночных бабочек, пальцы сами забрались в жестяную коробку, лежавшую на коленях, и отщипнули крохотный кусочек печенья, испеченного им для бывших жриц любви. Каждое печенье было в виде фигурки апостола, причем отличительные атрибуты того или иного ученика Христа были тщательно прорисованы белой глазурью. Хруcтя печеньем, святой отец понадеялся, что никто из дам не заметил отсутствия ноги у Иуды Искариота.