Таволга

— Не таким, Степа, вернулся, другим. Думаешь уходить, так уходи скорее, пока не поздно для меня.

— А что тебе сделается?

— Кто знает, все может быть. Ну, что ты смотришь? Да-да, будет.

— Нормальный ход, Инка! Будет дите — другое дело.

На следующий день он отправил телеграмму Фаине, в которой сообщал, что задержится, а вечером писал письмо: работы навалом, шоферов не хватает. К тому же дали новую машину. Но это на месяц или два, пока не придет подкрепление по новому набору.

Он считал: этого времени будет достаточно, чтобы привести мысли в порядок и прийти к окончательному решению. Но прошло два месяца, потом еще два, а решение не приходило. Он отодвигал срок, казалось, вот-вот что-то случится и все решится само собой. После работы он чаще заглядывал к Роману, пил пиво и нехотя вступал в разговор.

— Что, Инна, товарищ водитель?

— Нормальный ход.

— Ждете прибавления?

— Жди не жди, а будет.

— Желаю вам счастья.

В начале апреля зазеленела степь, а через две недели буйно закипела сочными красками. По утрам в балках стоял легкий туман, часам к десяти рассеивался. Ветер играл крапчатым гарусом трав, а вечером степь тонула в алой дымке.

Степан удивлялся: цветов-то какая уймища! Откуда прет? Что за сила такая в земле? Он набирал букет адониса и ехал дальше. Любила Инка цветы. Принимала букетик, целовала, и подурневшее лицо ее преображалось. Степан чувствовал: нет, не уйти от нее.

За неделю до майских праздников он отвез Инку в роддом и на обратном пути завернул к Роману.

Против обыкновения тот назвал Ушкина по имени и с затаенной тревогой спросил:

— Как дела, Степа?

— Жду. Надо бы что-то купить в подарок, да вот не знаю.

Роман вцепился в руку:

— Я знаю! Идем со мной, — и потащил к себе.

Жил буфетчик неряшливо.

— Ты уж прости, — извинился он, — не для кого фасонить, хотя скотство, конечно, да привык. Вот погляди, — и протянул коробочку.

В коробочке лежало золотое колье — вязь букв, инкрустированных изумрудами.

— Покойной жены вещица. На рождение дочери покупал. Отринула.

Степан полюбовался игрой зеленых камушков и отложил коробочку.

— Нет, Роман, не возьму. Хороша, да денег таких нет.

— Я прошу у тебя деньги? Если буфетчик, так у него нет души? Думаешь, живет старый скряга, обжуливает посетителей и копит, копит… Ах, Степа, если б можно было стать молодым, полуголодным, без копейки в кармане! Я бы знал, что делать. Теперь у меня есть деньги, а зачем они? Дай доброе дело сделать, уважь, Степа. Ты не представляешь себе одиночества в старости — страшно. Страшно, Степа! Положим, сам виноват, да от этого разве легче?

— Ладно, — сдался Степан. — Деньги отдам к концу года.

— Голубчик, обрадовал ты меня. Эта штучка хорошо пойдет к бордо…

На другой день дежурная сестра сообщила Степану, что у Инки родилась дочь. Набив саквояж всякой едой, он поспешил к роддому. Там передачу не приняли, объяснив, что Инка еще очень слаба. Степан все-таки ввернул пакеты и очень довольный вышел. Под окно палаты, где, по его мнению, должна была лежать Инка, натаскал кирпичей, попробовал взобраться — впустую. Не зная, как скоротать время, отправился к Роману. Выпили с ним на радостях и прошлись по селу, дразня собак.

— Эх, Степа, какую подпорку ты подставил под мою старость! — Захмелевший старик ковылял следом и порывался запеть:

Месть прощением насладится,
Руку, падший друг, прими…

Придя домой, осоловело улыбаясь, Степан тяжело опустился на стул, прежде сгрудив с него пачку газет, накопившихся за несколько дней. Из пачки вылетел конверт с разновеликими буквами на лицевой стороне.

Он поднял его, извлек листок, исписанный точно такими же каракулями:

«Папка, я жду, жду, а ты все не едешь и не едешь. Таньку я поколотил, чтобы верила. А ежик Саня, который в садике, жив и здоров. Я не люблю спать и смотрю в окно: вдруг ты приехал и идешь по дороге. А мамка говорит: «Спи». А я говорю: «Нормальный ход…»

СВИДАНИЕ

Дорога петляла между гор. В кузове машины, под тентом, сидели охотники. Как всегда бывает при коллективных выездах, прибаутки перемежались со смехом. Общим вниманием владел сухопарый, носатый с подвижным вытянутым лицом токарь Иван Малахов. Он умел рассказывать с серьезным видом нелепые случаи, хохотать над тем, что не смешно, и заражать своим смехом других.

Рядом с Малаховым сидел слесаренок Генка Мухин. Он вступил в общество совсем недавно, хотел казаться бывалым охотником и смеялся громче всех…

Не поддавался смеху один Игнат Стариков, лекальщик. Все его звали Игоней, хотя перевалило ему за пятый десяток. Запомнить Игоню было бы чрезвычайно трудно, если бы он не был коряв, крив на один глаз и не припадал бы сильно на одну ногу.

Он безотрывно глядел на дорогу, иногда, высунувшись из-под тента, сообщал: «Горбатый мостик проехали», — или что-нибудь в этом роде.