Таврида: земной Элизий

При выборе дома (а выбирать можно было из нескольких вариантов) Борис Викторович с Ириной Николаевной руководствовались условием – он не должен был принадлежать депортированным. Совершенно пустым и без крыши оказался домик доктора Яворского. Яворский к тому времени уже умер, никого из родных у него не было, так что совесть новых хозяев могла быть чиста. Кстати и планировка дома нимало не напоминает татарскую. Состоит он из четырех помещений – трех жилых комнат и кухни, двери которых выходят в широкий коридор, и находится на мыске, участок упирается в высокую скалу, справа и слева от него море. Левее – огромная скала, на которой некогда находилась крепость. Экскурсоводы упорно именуют ее генуэзской (это название прилепилось и к самой скале), хотя она принадлежит к более раннему, византийскому, юстиниановскому, времени. Кстати, Чехов в письмах называет эту скалу Пушкинской (см., например, письмо В.М. Соболевскому от января 1900 года)

Домик этот часто воспроизводился на открытках с надписью «Дом-музей А.П. Чехова». На открытках этих – причал, изгиб берега, заканчивающийся высокой, выступающей в море скалой, подле нее каменная кладка стены и крыша дома. На самом же деле дом, купленный Чеховым и долгое время служивший дачей его жене, знаменитой актрисе Ольге Леонардовне Книппер, со стороны гурзуфского причала не виден, заслонен разросшимися деревьями. Переулок, который идет от причала и носит не соответствующее его размерам название улица Чехова, упирается прямо в калитку бывшего дома Томашевских, калитка же чеховского домика остается чуть позади и левее. И с участка Книппер-Чеховой, и с участка Томашевских можно спуститься в крохотную скалистую бухточку, называемую у местных «чеховкой».

О калитке – особый рассказ.

У Ирины Николаевны есть очерк, который так и называется «Синяя калитка»[3]. Предоставим слово ей:

Мы поселились в послевоенных руинах, на скалистом берегу гурзуфской бухты, и наша калитка оказалась наискосок от входа на дачу Книппер-Чеховой. Оговорюсь сразу: вовсе это была не дача, а домик, крытый черепицей, по самую крышу спрятанный за стеною из дикого камня. Мы выпросили на лодочной станции ультрамарина и вдохновенно красили свою калитку. В местах этих по-настоящему красиво выглядит только некрашеное дерево, но мы красили свою калитку в цвет, чуть темнее летней морской лазури. Я сейчас не помню, как это было, но кажется, что мы видели в ультрамарине некий символ. Это было глупо потому, что наш «замок» омывало море, и, сверху, откуда ни погляди, – оно плещется у каменных глыб, напоминающих фигуру архаического льва. «Замок» и квадрат его подпорной стены из Гурзуфа смотрится не очень искусной приделкой, испортившей первозданное зодчество.

Именно в этот день (июнь 1947-го), когда мы красили свою калитку, прибыла на отдых наша соседка. Мы не очень радовались. Нам успел уже надоесть титул знаменитости, неизменно сопровождавший ее имя в тараторе экскурсоводов. И мы не были удивлены, когда явилась к нам старуха, вида зловещего, и не без иронии в маленьких быстрых глазах молвила: «Очень недовольны вашей оградой и калиткой, просили перекрасить в другой цвет». Она не сказала кто, и сразу ушла. Калитка наискосок была синяя, хотя и полинявшая. Мы сделали свою светло-зеленой.

Это было неважное начало добрососедства.

Впрочем, добрососедские отношения были вскорости установлены: