Таврия

— А как же? Все на пайках живем… Ребенка не в чем выкупать.

— Скажите Гаркуше, — велела Ганна, — чтоб мой паек вам отпускал… Или лучше я сама скажу.

Еще раз поблагодарив за подарок, чабанки стали расходиться по своим жилищам, оставив подруг с глазу на глаз.

— Свясло тоже сама крутила? — невесело пошутила Вустя, помахивая перед Ганной свяслицем, снятым с зелени.

— А кто ж мне крутить будет? Ты такое скажешь…

— Не разучилась, значит…

— Наверное, Вустя, никогда не разучусь.

Присели, помолчали в задумчивости.

— Ты часом не болеешь? — спросила погодя Ганна, пристально глядя на подругу. — Раскраснелась, горишь, как чахоточная…

— Так что, может, и меня к фельдшеру?

— Перестань, Вутанька!

— Голова немного разболелась, нагудело вчера возле машины… Да это пройдет… Ну, рассказывай, как там тебе в Искании? — сказала Вустя уже дружески.

— Да как? — задумалась Ганна. — Только и того, что все время в холодке, а жить как-то… душно.

— Барыня, верно, душу выматывает?

— Да и барыня… Правда, я ее не очень праздную, у меня своя парафия — дом приезжих. Свои ключи, своя посуда: каждый день тарелки бью… может, на счастье.

— А паныч?

— Паныч как паныч: ходит и слюни пускает… Но не на ту напал. Даром, что в парижах не училась, — засмеялась вдруг Ганна, — а так гоняю на корде, что мыло с него летит!..

— Сама бы в вожжах не запуталась…

— Не запутаюсь, Вутанька. Они грамотные, но мы тоже ученые… Позавчера на коленях уже стоял. Золотые горы обещает. В шелка, мол, одену, наукам обучу — на двенадцати языках будешь разговаривать… Дядек каждый день подсылает, чтоб уговаривали маня, склоняли на его сторону…

— Как они там сейчас, хранители твои?

— Сторожат ночами при зверях, а днем баклуши бьют… Жилетки на себя нацепили, бороды подстригли — смотреть противно…

— Остерегайся их, Ганна. Они на все способны!

— Знаю. Потому-то и пригревает их паныч… Но я их теперь тоже вымуштровала, на цыпочках ко мне заходят… Сегодня сели было за кучеров ехать сюда. «Ах вы, нахалы, — говорю, — да как вы смеете? Чтоб дегтем на меня от вас всю дорогу смердело? Пошли вон отсюда, я вашего духа не выношу!» — Ганна захохотала, плавно покачиваясь, словно пьянея. — Взяла Валерика и поехала с ним…

— Боюсь я за тебя, Ганна, — вздохнула Вутанька. — С огнем играешь…

— Я сейчас такая, что хоть с самим чертом готова играть, Вутанька. Насмотрелась за это время их нравов. Вижу, что мозолями тут немного приобретешь. Напролом надо идти, если хочешь дорогу себе пробить.

— Ого, как ты после Искании заговорила…

— Еще бы не заговорить. Ты тут далеко, а я теперь в самой берлоге живу, вблизи вижу, как добывается панство. Там, как на Каховской ярмарке, пощады нет никому. Каждый готов тебя живьем в землю втоптать, лишь бы только себе побольше урвать в жизни. Что паны, что подпанки, — все только на свои клыки надеются, силой все берут, никакого греха не боятся. Барышник на барышнике едет и холуем погоняет! Вначале, как очутилась среди них, так даже страшно стало: как здесь жить? Только и слышишь о всяких ссорах, подкупах и жульничестве… А потом, когда огляделась, увидела, кто нами правит, так прямо злость меня взяла!.. Почему Софья холуями правит? Почему не я ими правлю? Иногда такой лютой отвагой сердце нальется, что, кажется, полком солдат командовала б!.. А он горничной меня назначил, сезонной любовницей хочет сделать. Ха-ха! Не знаешь ты еще меня, паныч, не разобрал, чего мне надо…

— А чего же ты хочешь от него?

Ганна помедлила с ответом, улыбнулась:

— Венца!

— Ганна! — с ужасом воскликнула Вустя.

— А что, не достойна?

— И ты… пошла бы? За этого суслика в очках? Свет себе на весь век закрыть?

— Всякое я передумала за это время, — успокоившись, ответила Ганна. — У тебя, Вустя, дорога ясная: ты уже скоро молодичка, нашла себе пару — хлопец, как орел…

Орел!.. Словно горячими угольями осыпала Ганна подругу, сама того не заметив.

— Выбрала, кто понравился, — продолжала Ганна, — кого сердце подсказало… Значит, судилось тебе. Но думаешь, всем такое счастье, как тебе, выпадает? Сколько девушек выходит за нелюбимых, за стариков, за богатых вдовцов, лишь бы на хозяйство сесть…

— Хозяйство… Какие хозяйства, какие достатки могут сравниться с любовью!.. Это ты, Ганна, потому так говоришь, что никто еще тебя не обнимал, никого ты еще не любила по-настоящему…

— Может, и потому. Может, и не судьба мне по любви выйти… А тут такой случай… Все эти степи необъятные, — Ганна провела рукой вдоль горизонта, — могут моими стать… Кто бы не задумался на моем месте?.. Тут миллионы, а там батрацкая торба… Разве ты забыла, почему мы с тобой очутились на каховоком торжище? В скрынях пусто, в хатах голо — вот почему… И пусть вернусь я в Кринички с каким-нибудь рублем, — разве это надолго меня спасет? Кто меня там возьмет, бесприданницу? Опять пойдешь, Ганна, по хуторам в навозе копаться, каждый будет над тобой измываться… Нет, осточертело!

— Но ведь и за него… Как с ним жить, как с ним в постель ложиться, если не любишь…