Тавро Лилит (СИ)

– Deus coeli, Deus terrae, Deus Angelorum… Ты Создатель всего видимого и невидимого, и царствию Твоему не будет конца: смиренно пред величием славы Твоей молю, да благоволишь освободить меня властию Своею от всяческого обладания духов адских, от козней их, от обманов и нечестия….

Неожиданное и резкое круговое движение воздуха по наосу заставило настоятеля открыть глаза. Свечи ярко вспыхнули, язычки пламени задёргались и затрещали, «заплакал» воск. Чьи-то глухие шаги и шорох одежды заставили священника обернуться на потемневшую от копоти дверь исповедальни.

Позднее появление прихожанина вывело его из молитвенного состояния. Какому грешнику понадобилось срочно покаяться!

Отец Максимилиан тяжело поднялся.

Он вошёл в тесную кабинку и сел на скамью, сложив руки на животе. Свет от свечей проникал сквозь решётку и бледными пятнами ложился на его морщинистые ладони. Отец Максимилиан шумно вздохнул и смежил веки, снова погружаясь в себя.

– Сколько времени прошло со дня последней исповеди, дитя моё? – строго спросил он.

Но глубокий низкий голос и холодные страшные слова вывели священника из самосозерцания.

– Я принял демона, святой отец.

Настоятель открыл глаза. Холодная дрожь пробежала по спине.

– Которого из семи, сын мой? Был ли это Асмодей, разлагающий душу похотью, Валефор, подбивающий к воровству, Бельфегор — повелитель праздности, Велиар — демон лжи, или же гнев, очерняющий сердце…

– Вы не поняли, святой отец, – перебил гость. – Этот демон так же телесен, как вы или я.

– Какой бы грех ты ни совершил, Бог простит его, если ты пройдёшь обряд очищения, пропоёшь триста псалмов, будешь поститься и вернёшься в лоно церкви... – принялся наставлять отец Максимилиан.

Но грешник прервал заботливые речи старика:

– Вы не поняли, святой отец, для меня нет возвращения в лоно церкви. Слишком поздно.

С каждым словом, доносившимся из-за решётки, в душу старого исповедника проникал страх перед чем-то неведомым, необъяснимым, отличным от всего, что он знал, отличным от его Бога.

– Тогда зачем ты явился сюда, сын мой? – вымолвил священник, сдерживая дрожь в голосе.

– Я пришёл не исповедаться, а спросить! Спросить человека, некогда давшего мне кров и надежду, единственного, кто искренне любил меня...

От этих слов сердце отца Максимилиана тоскливо заныло.

– Я желаю помочь, сын мой. Ещё не поздно всё изменить. Усердная молитва творит чудеса…

– Не глупите, святой отец, – прошептал грешник. – Я старый крестоносец. Всю жизнь я носился по выжженной пустыне, защищая паломников, ел только хлеб, пил воду и каждый день усердно молился! Меч и плащ – это всё, чем я владел, и мне того хватало, ибо я был свободен духом. Но сегодня я спрашиваю вас: было это служением ближнему или служением себе? Я жертвовал собой во благо людей или приносил их в жертву? Все мы, так или иначе, до поры находимся между двумя служениями. Но рано или поздно наступает день, когда нам приходится выбирать.

Странный гость вздохнуло глубоко и прерывисто...

– Я сделал свой выбор. В благодарность за заслуги получил от моего покровителя землю, замок, власть и много денег. Я вкусил всё, что даёт богатство – грехи, страсти – и пресытился этим! Молитвы давно забыты, и осталось одно желание – продлить эту жизнь со всеми её пороками. Иногда голос Всевышнего пробивался сквозь иные голоса, грызла совесть, снились кошмары. Однажды мне стало страшно как никогда, но было уже поздно. Невозможно отказаться от клятвы. Она подчиняла моё тело через бешеную боль припадков. Я слышал, как трещат мои кости в объятиях зверя, а разум пылает от ледяного прикосновения скользкого раздвоенного языка. Он… душил меня в темноте. И одной страшной ночью я умер полусгнившим стариком на ложе со шлюхой…

Тот, кто сидел с другой стороны, приблизил к решётке лицо так близко, что из-под капюшона на отца Максимилиана глянули тёмные глаза без единого намёка на искру света.

– Посмотрите на меня, святой отец! Видите, чем я стал? Так послушайте, через что мне пришлось пройти!

Крестоносец скинул капюшон. Перед отцом Максимилианом застыло лицо – смуглое, с заострёнными чертами, широкими скулами и выдающимся вперед подбородком. Лоб пересекали четыре борозды, похожие на шрамы от когтей крупного хищника.

На решётку легла шестипалая ладонь.

Отец Максимилиан отпрянул назад.

– Какой бы порок ни осквернил твой взгляд, твоя боль очистила его…– пробормотал настоятель, желая поскорее выпроводить грешника.

Уголок рта пришельца чуть подергивался. В глубоко посаженных глазах под нависающими бровями мелькнуло нетерпение.

– Помните мальчика-сироту, которого вы приютили? Как и других сирот. А помните ли вы, что было потом? Как во имя Христа вы отправляли нас в ад…