Тавро Лилит (СИ)

…Тридцать тысяч детей под Вандомом, десять тысяч пришли из Германии. Холщевые рубахи поверх коротких штанов, босые, с непокрытыми головами. У каждого на рубахе нашит матерчатый крест. Пестрые флаги с ликом Спасителя или Девы Марии. Звонкие голоса юных крестоносцев, распевающих гимны во славу своего Бога! Мы были чисты и бескорыстны в отличие от многих взрослых рыцарей. Мне было одиннадцать. Стефану, нашему вождю, тринадцать. Кто-то погиб во время перехода через Альпы. Кому-то повезло, им удалось вернуться из Марселя домой. Но я дошёл до конца. Голод и жажда, болезни, сотни лиг пешком, все тяготы походной жизни и море… Море, которое не расступилось перед нами! Два марсельских купца, Гийом и Гуго, посадили нас на корабли. Семь кораблей, по семьсот человек на каждом, отчалили от французского берега. Два из них затонули вместе со всеми, кто плыл на них. Остальных купцы продали работорговцам в Египте. Я был там, под Дамиеттой, в 1219 году от Рождества Христова! Почти год мы осаждали крепость. Это случилось во время штурма башни, контролировавшей доступ в Нил. Мы стояли лагерем на левом берегу. Усталость, зной, орды сарацинов – это был настоящий ад, но я запер страх на дне сердца, представляя, как рыцари в сияющих доспехах встанут на страже Гроба Господня. И вот, когда суда крестоносцев уже вошли в дельту… Мгновенная вспышка! А потом всё померкло. И явился Он. Во всём ужасном блеске и великолепии, сверкая доспехами и рогатым шлемом, с холодной усмешкой на тёмном прекрасном лике. Это был Он, отец Максимилиан! Он посвятил меня огненным мечом, укоротив мою левую ногу. Это был Завет через адскую ослепляющую боль, это была моя клятва. А потом… озарение, когда в ужасном рогатом лике я узнал самого себя! И я принял! Опьянённый, предстал я перед новой судьбой, написанной Его сильной рукой во имя моего нового рождения. Я принял его со всей нежностью и любовью, с которой сын принимает отца. Как когда-то принял вас, отец Максимилиан. Но вы, мой отец, предали меня…

В голосе звучали боль и угроза.

– Любовь…Сладкая сказка, рассказанная любящими губами. Любовь, одна и та же, но такая разная. Сколько боли, сколько страданий! Мне предназначено было многократно умирать на алтаре чужого вожделения в руках адских бестий. Теперь я страшен и силен, потому что в моем сердце нет любви. И так намного легче. Вся моя любовь к ближним оказалась мартовским снегом, который, растаяв, превратился в мерзкую жижу. Злоба поселилась в сердце, и серой крысой прогрызла его. Слышите, как отвратительно она пищит, высунув окровавленную морду?!

Отец Максимилиан изо всех сил старался сдерживать подступившие слёзы:

– Отступник, еретик, противник, оставь дом Божий именем Христа…

– О нет! Я спрашиваю вас, святой отец: если носящий тьму в душе и печать демона на челе, чует, как из-за решётки исповедальни веет смрадом и разложением вместо святости? Если видит войну и бесчинство, порочность и вседозволенность животных, если в тёмной душе своей слышит крики и видит слёзы святых «грешников», похоть порочных «благодетелей» и при всём этом желает уничтожить заразу? Что же тогда зло, святой отец?! Если, делая шаг вниз, в пустоту, одновременно делаешь шаг вверх…

По щекам священника ползли слёзы, руки тряслись. Он видел! Замирая, он всматривался в пламя ада, разгорающегося в глазах великого грешника. Этот голос звучал внутри черепа раскатами грома.

– …я искал вас. Как собака я шёл по вашему следу от Тулузы, откуда вы с другими «псами Господа» вслед за Яцеком Одровонжем двинулись во владения Киевского князя. Это был мой поход! Великий крестовый поход. За детей, которых вы предали. И вот я нашёл вас в этом монастыре. Я пришёл смыть ложь кровью искупления. И да взойдут семена детей пустоты. Да прольётся кровь жертвы во имя будущего знамения! Первой жертвой станете вы, отец Максимилиан. Но перед этим я в последний раз спрашиваю вас: узнаёте ли вы меня? Вы без запинки назвали имена демонов ада, но назовёте ли вы имя ребёнка, которого когда-то крестили? Теперь моё имя не более чем надгробная надпись. Зато в ней так мало спорного. Так назовите его! Я помилую вас и погибну сам, если вы вспомните…

Сердце отца Максимилиана защемило.

– …ну же, вспомни, отец! Ведь ты так любил меня! И я тебя любил…

Священник отчётливо представил холодную ночь, мальчика-язычника у порога храма...

Вспомнил маленького пришельца в лоне святой церкви. Сколько молитв не произносили его детские губы, сколько часов он не проводил за изучением священных текстов, он так и остался пришельцем. Он вспомнил особенное свойство мальчика замечать ложь в неискренних молитвах, чуять обман в речах проповедников, видеть похотливый огонёк в глазах прихожан. Всегда внутри себя, словно искал что-то, всё больше погружаясь в собственную инаковость.

Светлые шелковистые волосы, нежная кожа и тёмные глаза, из глубин которых взирала тьма. Отец Максимилиан так часто смотрел в них, что однажды там, в холодной глубине, где обычно его ожидало Божественное откровение, он обнаружил Дьявола.

И тогда он отослал его от себя.